РУБРИКИ
- Главная тема
- «Альфа»-Инфо
- Наша Память
- Как это было
- Политика
- Человек эпохи
- Интервью
- Аналитика
- История
- Заграница
- Журнал «Разведчикъ»
- Антитеррор
- Репортаж
- Расследование
- Содружество
- Имею право!
- Критика
- Спорт
НОВОСТИ
БЛОГИ
Подписка на онлайн-ЖУРНАЛ
АРХИВ НОМЕРОВ
СТОРОЖЕВОЙ ПЁС ИМПЕРИИ
(Начало)
4 апреля Катков выступает с резкой передовицей, полностью поддержавшей охотнорядцев. «Неужели вы думаете, что наши народные массы будут равнодушны при демонстрациях подобного рода, как вчерашняя… Если вы хотите жить в мире с русским народом, не издевайтесь над его верованиями, не будьте бессознательными орудиями врагов его Отечества».А 6 апреля выходит первая часть его знаменитой статьи: «Наше варварство — в нашей иностранной интеллигенции», недавно получившая неожиданную актуальность… на российском телевидении (вторая часть статьи вышла 28 апреля), в которой он разъясняет, что не те мужики, которые бьют врагов государства и Государя «варвары» и «чернь», а как раз те, которые в тяжелый для Отечества час бьют ему в спину, одобряют и приветствуют теракты, служат интересам вполне определенного внешнего врага.
«Наша интеллигенция выбивается из сил показать себя как можно менее русской, полагая, что в этом то и состоит европеизм. Но европейская интеллигенция так не мыслит. Европейские державы, напротив, заботятся только о своих интересах и не мало не думают о Европе… Наше варварство заключается не в необразованности наших народных масс: массы везде массы, но с полным убеждением и с чувством достоинства признать, что нигде в народе нет столько духа и силы веры как в нашем, а это уже не варварство… Нет, наше варварство — в нашей иностранной интеллигенции».
Как и в 1863 году Катков оказался первым и единственным публицистом, пошедшим «супротив» позиции «публики» в деле Засулич. Вся российская печать всех оттенков уже успела изъявить свои публичные восторги и «отважным поступком» Засулич и «благородным» решением присяжных. И вдруг — пощечина и со стороны охотнорядцев, и со стороны Каткова.
6 апреля «Правительственный вестник» помещает информационное сообщение об инциденте, комментируя его выпиской из «Московских ведомостей»: «Это ответ русского простого народа на скандал избранной публики, бывший 31 марта в Санкт-Петербурге». Восторги либералов захлебнулись на полуслове и сменились выкриками ярости в адрес Каткова.
На возмущения в адрес «самосуда охотнорядцев» Катков язвительно напомнил либеральной печати ее недавние восторги по поводу самосуда Засулич, и либералом пришлось оправдываться, что они и «против самосуда дикой черни» и «против самосуда револьвера». Настаивать, что интеллигенция совсем не против народа, — это лишь Катков натравливает народ на интеллигенцию. Была пущена дезинформация, что все события 3 апреля есть ни что иное как «провокация агентов Каткова» (Каткову вообще приписывалось влияние, сравнимое с влиянием спецслужб). Наконец, — как это нам знакомо! — охранителя пытались обвинять в «провоцировании революции»: «Понимаете ли Вы всю тяжесть ответственности, которую Вы несете, бунтуя народ?! Вы, столь подозрительный, во всяком образованном человеке видящий революционера, оказываетесь самым революционным из всех в данное время» — писалось в одном из полученных Катковым комментариев от анонима.
ПРОТИВ ТЕЧЕНИЯ
Понятное дело, что публицистика Каткова сама по себе не могла остановить и исцелить нараставшей общественной болезни. «Земля и Воля» начинает настоящую террористическую вакханалию по всей стране. Акты неповиновения, выстрелы в чиновников и губернаторов следуют один за другим. Террор является фоном Берлинского конгресса, но не стихает и после этого — в августе 1878 года народоволец Степняк-Кравчинский убивает шефа жандармов Мезенцева.
Сделал он это с величайшим хладнокровием. Когда ничего не подозревавший Мезенцев вышел на прогулку, Кравчинский пошел ему навстречу с кинжалом, завернутым в большой лист бумаги. Поравнявшись со своей жертвой, он чуть не до рукоятки воткнул кинжал и имел предусмотрительность даже повернуть eго во внутренностях убитого. Затем вскочил в ожидавшую его пролетку и ускакал.
Не удивительно, что в итоге террорист оказался в Лондоне, где занялся литературной деятельностью, о качестве которой можно судить хотя бы по названию его последней книги: «Царь-чурбан и царь-цапля», посвященной Александру III и Николаю II. Кстати именно Кравчинский помог своей любовнице Этель Лилиан Войнич написать роман «Овод». Литературно беспомощная патетическая книга была возведена антироссийскими революционерами едва ли не до уровня мировой классики.
Однако вакханалия террора не была бы возможна без попустительства в верхах. Террористические акты и волнения использовались группой либеральных бюрократов как способ давления на императора. Великий князь Константин Николаевич, Д. А. Милютин, А. В. Головнин, А. А. Абаза, до некоторой степени П. В. Валуев пытались в качестве средства успокоения народа предложить ту или иную форму «дворянского представительства», то есть переход Самодержавия под бюрократически-олигархический контроль. Вместо полицейских мер и проектов по наведению порядка императора, затравленного революционерами, которые в 1879 году взрывали и палили по нему непрерывно, заваливали проектами государственного переустройства.
Катков и «Московские ведомости» не щадили красок для характеристики либеральных бюрократов «со Станиславом на шее и фригийским колпаком на голове. «Поглядишь на него с лица — генерал, человек, облеченный во власть; представитель установленного законного порядка; глянешь со стороны — радикал, перед которым Гамбетта «мальчишка и щенок»… Этот слуга, облагодетельствованный правительством, будет доказывать вам, что «тут радикальные потребны измененья» — писал Маркевич.
Защищать Императора и жертв терроризма бюрократия попросту не собиралась. Один из корреспондентов Каткова пересказывал слова петербургского полицмейстера по поводу покушения на Императора под Москвой. Издеваясь над бессилием московской полиции, чиновник заявлял: «А впрочем, и мы сами ни за что не можем ручаться, если только в скором времени не будет дарована России конституция». При таком подходе к делу приходится удивляться не тому, что Александра II убили, а то, что под градом покушений он прожил целых два года.
После убийства Мезенцева печати было категорически запрещено обсуждать следствие и розыск убийц. Катков, всегда игравший за гранью фола, обошел этот запрет изящным ходом — он сочинил воображаемый суд над террористами и зло высмеял нравы почтеннейшей публики, неизменно стремившейся осудить и заклеймить не убийц, а их жертв.
«Они [террористы] увидели бы себя на возвышении перед избранною публикою, восторженно и подобострастно устремившею взор на этих интересных молодых людей… Началось бы следствие над покойным генерал-альютантом Мезенцевым, были бы вызваны свидетели, быть может из жандармской команды, для дачи показаний в оправдание, очищение и прославление мотивов, вооруживших против него карательную руку; тихонько прокралось бы бледное, себе не верящее слово обвинения, раздался бы трескучий дифирамб защиты; рукоплескание, всеобщее волнение, затаенное дыхание публики, оправдательный приговор присяжных, наконец, апофеоз с фейерверком… Мы не сказку сказываем, это быль».
У Каткова был собственный кружок, достаточно влиятельный в правительственных кругах. В него входили член Государственного Совета К. П. Победоносцев, адъютант вел. князя Константина Николаевича генерал Киреев, управляющий II отделением князь Урусов, граф Строганов, начальник цензурного управления Феоктистов, товарищ государственного контролера Терентий Иванович Филиппов. Административной силой катковской партии был министр просвещения граф Д. А. Толстой.
Катков всеми силами старается организовать общественную кампанию и против террористов, и против конституционных проектов. Он настаивает на предельной жесткости спасительных мер: «Страх побеждается страхом. Пагубный страх перед темными силами может быть побежден только спасительным страхом перед законной властью» — пишет Катков 4 апреля 1879 года. А 6 апреля продолжает, что Россию расползание зла остановит лишь: «Сосредоточение власти в одной сильной руке при полном согласии правительственных ведомств и подчинении всех раз и навсегда установленному и неуклонно исполняемому плану».
Катков энергичней всех отстаивает идею диктатуры, сосредоточения власти в руках надежного слуги государева, который со всей жесткостью усмирит крамолу. 9 февраля Каткову сообщили — «свершилось по мысли вашей». Александр II решил создать Верховную распорядительную комиссию и поставить в ее главе знаменитого генерала, героя кавказской и турецкой войн Михаила Тариэловича Лорис-Меликова.
Выбор оказался до крайности неудачным. Лорис-Меликов, несмотря на таланты военного и администратора был сторонником «умеренного прогресса в рамках законности». Свою «диктатуру сердца» он воспринял не как долг по спасению жизни Государя и подавлению террористической сети, а как возможность провести очередные либеральные преобразования. Большую часть своего времени новый «диктатор» посвящал не борьбе с революционерами, а попыткам понравиться публике и тем якобы выбить почву из под ног революции.
Абсурдность этой идеи сейчас вполне понятна, но была понятно и тогда — очевидно было, что речь идет не о широком движении народа или хотя бы элиты, а о деятельности законспирированной и, возможно, управляемой из за рубежа группы заговорщиков, поставившей себе задачу уничтожить императора и готовой не останавливаться ни перед чем. Никаким введением конституции, никакой отменой налога на соль, Желябовых и Перовских было не остановить. Лорис-Меликов попусту разменивал свое и императорское время на обсуждение либерально-бюрократических проектов, которые никак не могли бы изменить объективно сложившуюся ситуацию.
Понятно, что Катков должен был оказаться главным оппонентом «диктатора» и стоявшей за ним либеральной партии. Убедившись в том, что глава ВРК никак не соответствует тому образу, который Михаил Никифорович рисовал в своих статьях, Катков начинает на Лорис-Меликова атаку.
20 марта 1880 выходит передовица Каткова, посвященная отказу французского правительства выдать России беглого революционера Гартмана: «Мы так странно ведем дела, что в умах французов могла зародиться уверенность, что власть в России если не завтра, то послезавтра достанется тому же Гартману или Лаврову…». Европейские державы, по мнению Каткова, «начинают сомневаться в прочности нашего нынешнего положения, видя, как неясна и неопределенна наша правительственная программа, как силен повсюду господствующий у нас обман и как нагло предъявляет вражеская крамола, с которою правительство борется — не борется, как примыкающая к правительству интеллигенция пасует перед этой крамолой, а законная печать с нею перемигивается».
Передовица Каткова вызвала настоящую истерику либералов всех мастей, тем более, что они получили, казалось бы, удобный повод свалить своего дотоле неуязвимого врага, выставив себя «лоялистами» и обвинив его… в «антиправительственной пропаганде». По мнению либералов, Катков, «вставая в позу охранителя», только усиливал радикальных революционеров, загонял их в угол, в то время как миролюбивая и направленная на общественное согласие политика диктатора «оздоровит» атмосферу в обществе. Даже классические славянофилы из аксаковского «Дня» (бывшие, в общем и целом, либеральной и временами даже подрывной группой) призывали друг друга «восставать против Каткова, высказывать зловредство его направления и статей».
Был ли этот взгляд либералов глупостью или изменой — трудно судить. Но, во всяком случае, ничего общего с реальностью фанатичной безжалостной секты террористов их представления о революционерах не имели. Напротив, взгляд Каткова был абсолютно реалистическим. Однако именно этого реалиста и решил убрать «диктатор», чтобы он не нарушал атмосферы благорастворения атмосфер. Сперва была предпринята попытка объявить «Московским Ведомостям» предупреждение, но она была торпедирована Победоносцевым, разъяснившим в высоких сферах, что такое предупреждение страшно ударит по престижу правительства. Зато на Каткова начали давить свои же, разъясняя ему, что резкость тона надо убавить, иначе не избежать беды.
Наконец, самый болезненный удар был нанесен катковской группе в апреле 1880 года — в отставку был отправлен министр просвещения граф Д. А. Толстой, катковцы лишились главного админресурса и даже катковские «классические» образовательные реформы оказались под угрозой. Этот удар заставил Каткова отступить и его прямые атаки на группировку Лорис-Меликова прекращаются.
Успех «диктатора» был предопределен во многом тем, что он и кружок либеральных бюрократов были теснейшим образом связаны с многолетней любовницей Александра II, а с июля 1880 года его женой, — Екатериной Михайловной Долгорукой, княгиней Юрьевской. Скандальный брак императора, вызвавший много кривотолков, был настоящей миной под царскую фамилию. Но еще хуже было то, что вокруг Екатерины Михайловны группировались люди вполне определенного сорта — это были чиновники и коммерсанты, не брезговавшие коррупцией, наживавшие крупные состояния на казенном строительстве железных дорог и их последующей приватизации. Императорская метресса охотно и небезвозмездно протежировала различные махинации.
После брака, состоявшегося 6 июля 1880 года, жизнь многих членов царской фамилии и, прежде всего, цесаревича Александра и цесаревны Марии превратилась в ад. Они вынуждены были наблюдать не просто морганатический брак императора, но брак, основанный на слепом обожании и приправленный исключительной наглостью. Княгиня Юрьевская не умела или не желала уметь себя вести — покрикивала и тыкала императору, всячески подчеркивала, что любимым ребенком в новой императорской фамилии является «Гого» — маленький князь Георгий Александрович Юрьевский.
В придворных кругах начали циркулировать слухи о том, что вскоре Юрьевская будет коронована, да еще и с именем Екатерины III, а «Гого» будет объявлен новым наследником. Даже если эти сведения были выдумкой, все равно было очевидно, что княгиня нуждается в серьезной политической поддержке. И она нашла союзника в Лорис-Меликове, который, в свою очередь, нуждался в сильной придворной поддержке своих реформаторских начинаний. «Диктатор», конечно, не забывал подчеркнуть уважение и к цесаревичу, но для реализации его грандиозных планов были нужны именно Юрьевская и Александр II под её влиянием. Только в «прогрессивной» и «демократизированной» атмосфере потенциальная императрица смотрелась бы органично, её поддержка конституционных и реформистских проектов Лориса, в частности его борьбы с катковской партией была вполне понятна.
Едва ли не впервые в жизни Михаилу Никифоровичу приходиться уходить от лобового столкновения. Он прекращает критику кажущегося всесильным временщика, мало того, пытается пусть и натужно показать свою лояльность и поддержку. «Люди старых и новых порядков группируются вокруг одного великого общего дела. Если опыт удастся, заслугу графа Лорис-Меликова оценит история; если не удастся, то следует винить положение, среди которого ему приходится действовать» — пишет Катков 3 августа 1880 года.
Однако отсюда не следует, что Катков прекратил полемику против конституционализма. С августа 1880 года в «Русском вестнике» печатаются очерки Варфоломея Кочнева (ближайший соратник Каткова профессор Н. А. Любимов) «Против течения. Беседы о революции». Главной темой очерков становится Франция перед Революцией. Опираясь на замечательное «Происхождение современной Франции» Тэна, и отчасти предвосхищая работы Огюстена Кошена, Любимов показал, как из умеренного либерального прогрессизма Неккера вышел как из бутылки джинн Революции. Как, казавшаяся невинной, затея с призванием нотаблей в итоге переросла в присвоение власти Учредительным собранием. Смута, революция, мятеж распространяются сверху вниз, начиная от недомыслия и прекраснодушия верхов, они приводят к буйству и жестокости черни. Революция и смута, по сути, навязываются народу заигравшимися верхами.
Но в целом настроения Каткова очень пессимистичны. Спрошенный Б. М. Маркевичем о причинах своих уступок и пассивности Катков ответил: «Для кого писать? Тот, для кого я единственно держал перо в руках, сам отступается от своей власти, удерживая только её внешность. Всё остальное — мираж на болоте».
Чем дальше, тем больше Катков осознает полное личностное крушение Александра II как самодержавного монарха. Видит, что всю свою огромную власть государь использует преимущественно для создания удобств своей новой семье и готов ради этого даже на Лорис-Меликовскую конституцию. А самого Каткова тем временем «добивают» — начинается финансовый скандал с якобы присвоением газетой сумм, принадлежавших Московскому университету. Каткову приходится защищаться, оправдываться и тратить время и силы на сохранение своей репутации, а не на политическую борьбу.
ПАМЯТНИК
Летом на «Пушкинском празднике» 1880 года затравленный Катков пытается пойти на компромисс, как то протянуть руку интеллигенции. В ответ его унижают еще сильнее. Посланное Каткову как редактору «Московских ведомостей» приглашение на пушкинские торжества было публично аннулировано. «В редакцию «Московских ведомостей». «Комиссия Общества любителей российской словесности удержала одно место для депутата от «Русского вестника». По ошибке послано мною приглашение и в редакцию «Московских ведомостей» — приглашение, не согласное с словесным решением комиссии.
Председатель Общества российской словесности Сергей Юрьев».
Несмотря на эту пощечину, на торжественном обеде 6 июня Катков произносит речь о необходимости объединения всех общественных сил, забвении старых разногласий во имя России. «На русской почве люди, так же искренно желающие добра, как искренно сошлись все на празднике Пушкина, могут сталкиваться и враждовать между собой в общем деле только по недоразумению». Затем, в качестве жеста примирения, Катков тянется с бокалом к Тургеневу, но тот отдергивает руку… «Есть вещи, которых нельзя забыть, — объяснял Тургенев Достоевскому тем же вечером, — как же я могу протянуть руку человеку, которого я считаю ренегатом?.»..
Однако Пушкинский праздник все равно оказался триумфом Каткова. Главным героем Пушкинского праздника стал Федор Михайлович Достоевский — стратегический союзник Михаила Никифоровича в политике и главный автор, главный романист катковского «Русского вестника». Именно Катков настоял на произнесении «Пушкинской речи».
«Дело главное в том, что во мне нуждаются не одни Любители российской словесности, а вся наша партия, вся наша идея, за которую мы боремся уже 30 лет, ибо враждебная партия (Тургенев, Ковалевский и почти весь университет) решительно хочет умалить значение Пушкина как выразителя русской народности, отрицая самую народность. Оппонентами же им, с нашей стороны, лишь Иван Серг. Аксаков (Юрьев и прочие не имеют весу), но Иван Аксаков и устарел, и приелся в Москве. Меня же Москва не слыхала и не видала, но мною только и интересуется. Мой голос будет иметь вес, а стало быть, и наша сторона восторжествует. Я всю жизнь за это ратовал, не могу теперь бежать с поля битвы. Уж когда Катков сказал: „Вам нельзя уезжать, вы не можете уехать» — человек вовсе не славянофил, — то уж конечно мне нельзя ехать» — писал Достоевский жене.
Несмотря на попытки западнической части юбилейной комиссии полностью запретить чтения Достоевского, именно «Пушкинская речь» стала центральным событием праздника и настоящим триумфом всей славянофильско-патриотической линии. После выступления Достоевского в зале слышались рыдания и восторженные крики, кто то упал в обморок. Иван Аксаков просто отказался читать свою речь — ибо всё сказано. «Пушкинская речь» опубликована была в «Московских ведомостях».
А из Варшавы, в ответ на попытки либералов унизить Каткова раздался голос Константина Леонтьева, предложившего в своем «Варшавском дневнике»… поставить Каткову памятник напротив памятника Пушкину. Прямо сейчас, при жизни.
«Если бы у нас, у русских была бы хоть искра нравственной смелости и того, что зовут умственным творчеством, то можно было сделать и неслыханную вещь: заживо политически канонизировать Каткова. Открыть подписку на памятник ему, тут же близко от Пушкина на Страстном бульваре. Что за беда, что этого никто никогда и нигде не делал? Тем лучше! Именно потому то мы и сделаем!… Пусть это будет крайность, пусть это будет неумеренная вспышка реакционного увлечения. Тем лучше! Тем лучше! Пора учиться, как делать реакцию…».
Предложение Леонтьева, кстати сказать, до сих пор не реализовано и до сих пор актуально.
(Окончание следует)