Автор: ОЛЬГА ЕГОРОВА

БИТВА ЗА МОСКВУ. 1917

ПРОДОЛЖЕНИЕ. НАЧАЛО В № 11, 2017 Г.

ПЕРВЫЙ АКТ ГРАЖДАНСКОЙ ВОЙНЫ

Сто лет назад в Москве шли ожесточенные бои между левыми радикалами, сторонниками вооруженного переворота в Петрограде, с одной стороны, и горсткой офицеров с юнкерами, «ударниками», добровольцами и гимназистами — с другой.

 

«КАК ПОДКОШЕННАЯ ТРАВА…»

Сохранилось немало свидетельств, показаний и мемуаров участников событий в Кремле. Одно из них принадлежит В. С. Арсеньеву, юнкеру Александровского училища. Их автор — выпускник Московского университета, прошедший путь от служащего московского Главного архива МИД до вице-губернатора Пскова.

После февральских событий Арсеньев покинул Псков, поскольку дальнейшее пребывание в городе грозило ему физической расправой, и открыл юридическую практику в Орле и Туле, а затем перебрался в Москву. В июле был призван на военную службу, хотя даже во время Русско-японской войны, когда он окончил университетский курс, Василий Сергеевич был освобожден по зрению. В августе попросил принять его в Александровское военное училище. Среди «зеленой» молодежи он был единственный взрослый мужчина.

«В училище нашел всех крайне взволнованными, — вспоминает Арсеньев, — через несколько минут после моего прихода раздалась команда строиться, и временно командующий ротой (ввиду того, что командир роты князь Друцкой поспешно уехал в имение) доблестный капитан Ковецкий сообщил о выступлении большевиков в Петрограде, и что ожидается их выступление в Москве, после чего предложил нежелающим сражаться выступить вперед; в нашей роте таковых не оказалось, в остальных же ротах их было человек 15-20, которые немедленно были изолированы.

Нашу роту отправили на охрану Казначейства на Воздвиженке, рядом с коей, в типографии «Московского листка» в Ваганьковском переулке гостили большевики; к вечеру мы вернулись в училище, а на другой день с первой ротой были отправлены под вечер в Манеж. В Кремле засел 56-й полк, который сначала разоружился, согласился выйти из Кремля, но затем, основываясь на двойственности полковника Рябцева, отказался выйти; между тем в Кремле находился прекрасно снабженный Арсенал и огромные святыни и богатства соборов, дворцов, Патриаршей ризницы и Оружейной палаты. Ввиду этого было решено взять Кремль на заре приступом, были приготовлены штурмовые лестницы. Кремль весь был окружен юнкерами, и на Красной площади уже к ночи были небольшие стычки.

Наша рота засела в Манеже с тем, чтобы на заре начать штурм. Было выставлено охранение по Александровскому саду и по Моховой до Театральной площади; около дома генерал-губернатора, занятого большевиками, знали мы, что сосредоточены большевистские силы, в том числе только что вечером пришедший к ним полк самокатчиков и часть артиллерии.

Ночью объезжал посты в коляске, запряженной парой серых, полковник Рябцев и громко здоровался с укрытыми и спрятанными людьми на постах; как мы говорили, это была явная провокация, ибо немедленно эти места начинали обстреливаться со стен Кремля.

На заре вдруг пришло известие, что 56-й полк сдается, и наша рота первою вошла в Троицкие ворота… Я был послан с 5-ю товарищами проверить в казармах 56-го полка, все ли оружие солдатами выдано. Тем временем на Сенатской площади был выстроен без оружия весь полк, перед которым было набросано кучами сдаваемое им оружие. В казармах я нашел во всех помещениях кучки солдат и, к моему удивлению, массу несданного оружия, даже не запрятанного; отдав приказание его пока собирать в кучки, я с товарищами продолжал обход помещения, как вдруг услыхал выстрелы; взглянув в окно, я увидал, что солдаты, как подкошенные, падают, и на площади идет какая-то сумятица…

Оказывается, план 56-го полка будто был таков: впустив небольшое количество юнкеров в Кремль и, видимо, им подчинившись, по сигналу броситься и уничтожить их; бежавшие навстречу нам солдаты должны были наверху в казармах забрать оружие и напасть на юнкеров», — свидетельствует Арсеньев.

В дальнейшем он преподавал генеалогию и геральдику в Московском археологическом институте, работал в комиссиях по редактированию Полного собрания сочинений Л. Н. Толстого и «Старой Москвы». В конце 1933 года вместе с семьей покинул Россию. Умер в эмиграции в Брюсселе в 1947 году. Похоронен на кладбище в Сен-Женевьев-де-Буа под Парижем.

Еще один из очевидцев, оставивший воспоминания — преподаватель и командир роты Московской школы прапорщиков А. Г. Невзоров. Ветеран Первой мировой войны. В дальнейшем — участник Белого движения на Юге России и участник 1-го Кубанского «Ледяного» похода.

«В Кремле оказалась большая толпа солдат, думаю около ста человек, все это были запасные, которые получили право на увольнение домой, и сидели на своих сундуках перед казармами, в которых они жили. Это были пожилые люди, бородачи. Они не могли выйти из Кремля, так как ворота были заперты. И когда юнкера вошли в Кремль, то или по ошибке, или из озорства с чердака городской думы был открыт пулеметный огонь по этим бородачам. Юнкера не сделали по ним ни одного выстрела. Большинство этих бородачей оказалось убитыми и ранеными. Юнкера, посланные на чердак городской думы, нашли там пулемет и ленту стреляных гильз. Пулеметчик же сбежал».

Позвольте! Все мемуарные материалы не стоит рассматривать с «лупой критики», поскольку «Errare humanum est» («Человеку свойственно ошибаться»). Но воспоминания… это такая хитрая штука, которая с течением времени становится все более и более избирательной — вероятно, истина все-таки остается «где-то посередине» (или вообще в другом месте). Однако…

Между зданием Думы и Кремлём расположен Исторический музей, который «прикрывает» вид на Кремль, да и стены Кремля довольно-таки высокие — так что пулеметный огонь «с чердака городской Думы» по площадям Кремля вести никак невозможно, оттуда лишь просматривается Воскресенская площадь и Александровский сад.

Как уже говорилось, стрелять могли и с чердака Арсенала или казарм (внутри Кремля), но юнкера только вошли в Кремль, так что у них физически не было времени, чтобы затащить пулемет на верхотуру одного из этих двух зданий. Если же допустить, что из пулемета («от Троицких ворот») стреляли сами юнкера, то это было равнозначно самоубийству с их стороны, поскольку все оружие еще не было сдано солдатами (их было не менее пятисот человек, а не «около ста»), которые частично еще находились в здании казарм.

Предполагают также, что в тот момент могли сдать нервы у кого-то из белогвардейцев. Такой точки зрения придерживается доктор исторических наук, главный научный сотрудник Института российской истории РАН Владимир Булдаков: «…Около Арсенала солдаты сдавали оружие, юнкера держали их под прицелом, между ними постоянно возникали мелкие конфликты. Вероятно, у какого-то юнкера-пулеметчика просто не выдержали нервы, он — может, даже случайно — открыл огонь по толпе, после чего началась беспорядочная стрельба».

Но такой «срыв» был бы сразу пресечен офицерами. А ведь пулемет «садил» очередями несколько минут кряду. И как объяснить тогда наличие погибших среди самих юнкеров?..

«НЕБЕСНАЯ СОТНЯ И РАССТРЕЛ КРЕМЛЯ»

Еще раз обратимся к свидетельствам очевидцев из книги Яниса Пече «Красная гвардия в Москве в боях за Октябрь». «В это время около стены (кремлёвской — Ред.) проходили броневики… Остановились и открыли огонь по стрелявшим. Солдаты, увидя их, решили, что это наши броневики, и усилили огонь. Но вдруг броневики остановились и открыли огонь по стрелявшим. Солдаты были ошеломлены, но все же продолжали стрелять», — рисует картину боя, отнюдь не перестрелки, автор книги, один из создателей и командиров Красной гвардии.

Солдат Базякин, находящийся в описываемый момент в плену у юнкеров: «Пододвинулись друг к другу и опять слышим, затрещали пулеметы по нам». То есть пулеметы (причем, во множественном числе) бьют и по белогвардейцам, и по солдатам. Без разбора.

Он же: «Опять прекратили. Опять выходят офицеры и говорят: «Ваши стреляют, встань же»». То есть у офицеров в это время уже не оставалось сомнения, кто фактически вел огонь на поражение безоружных солдат.

Примечательно, что эти свидетельства, пусть и в отредактированном виде, были опубликованы в 1929 году не где-нибудь, а в советской России! Очевидно, на тот период еще не существовало «канонической» версии расстрела юнкерами безоружных солдат, утвердившейся в последующие годы.

И еще можно было прочитать у того же Яниса Пече: «Когда юнкера вошли в Кремль, был удобный и решительный случай в пользу Красной гвардии, — они шли густыми колоннами и страшно были робки и несмелы. Вот в этот момент возможно было побить все колонны не только из пулеметов, но даже из винтовок. А ведь у нас были почти на каждой колокольне пулеметы и достаточное количество лент — у некоторых доходило до 15 ящиков. Солдаты были уверены, что мы отстоим Кремль, и побили бы юнкеров, в особенности благодаря тому, что они шли колоннами».

Александр Захваткин в статье «Небесная сотня и расстрел Кремля» восстанавливает события 28 октября следующим образом: «После того, как Берзин принял решение открыть ворота Кремля, радикально настроенные повстанцы решили стоять до конца и, выждав момент, когда началось разоружение, открыли огонь по юнкерам. Те, в свою очередь, открыли ответный огонь, но стреляли они не по безоружным, а по вооруженным повстанцам, засевшим в зданиях вокруг площади».

Безоружных, как предателей, расстреливали как раз сами повстанцы. Это подтверждается свидетельством красноармейца Страхова, которого застали во время перестрелки с юнкерами с оружием в руках, но при этом не расстреляли, и он дожил до начала обстрела Кремля повстанцами. То, что юнкера были намеренно втянуты в эту провокацию, подтверждается свидетельством солдата Базякина. Огонь повстанцы могли вести как из здания напротив Арсенала и из Потешного корпуса, так и самого здания Арсенала».

Для провокаторов и противников мирного исхода было неважно, кого поливать свинцом. Для них разоружившиеся солдаты были серой массой, Россия — «охапкой дров в огне Мировой революции» (формулировка Л. Троцкого). Тем более что расстрел в Кремле, до крайности возмутивший и разъяривший солдат гарнизона, достиг своей цели и стал «точкой невозврата», после которой в Москве начались масштабные боевые столкновения.

Очевидно, что огонь вели обе стороны. И не исключено, что провокация была устроена «третьей силой», желавшей заварить кровавую кашу. Как это было 22 февраля 2014 года в Киеве, когда снайперы, находившиеся в здании гостиницы «Украина», вели прицельный огонь по вооруженным сторонникам Майдана и бойцам «Беркута». Чтобы списать все на «кровавый режим Януковича». И создать нужный образ «небесной сотни» для финальной части государственного переворота.

Наличие некоей «третьей силы» подтверждает и митрополит Вениамин (Федченков), живший в тот период в Кремле: «…Ворота Кремля все были заперты. Передавали, что около пяти часов утра юнкера прислали ультиматум сдаваться. Большевики отказались: их было здесь около 600 человек. Раздался пушечный удар в Троицкие ворота, еще и еще. Юнкера ворвались, и после небольшой, по-видимому, схватки большевики сдались…

Нам с архиепископом Кириллом, тогда Тамбовским, нужно было идти на заседание Собора (Собор Православной Российской Церкви 1917-1918 гг. — Авт.). И мы вошли, направившись к тем же Троицким воротам, около которых собраны были и пленные большевики… И тут разразилась катастрофа. Наверху, вероятно, на этой самой башне, были еще большевистские пулеметы. Около пленных ходили группы юнкеров-победителей. И вдруг на всех них, без разбора, полился огненный поток пуль… Юнкера и солдаты стали падать как подкошенная трава. Скоро пулеметчика «сняли» выстрелами снизу, и опять наступила тишина. Только я сам видел, как наросла за эти несколько минут гора трупов…» («На рубеже двух эпох». М., 1994. С. 162).

Уже в годы другой войны, Отечественной, митрополит Вениамин решительно выступил против Гитлера, призвав русскую эмиграцию забыть разногласия и оказывать помощь Советскому Союзу. Летом 1943 года состоялась встреча владыки с Генеральным консулом СССР в США Евгением Киселёвым, по совету которого и были написаны автобиографические очерки «На рубеже двух эпох».

Зимой 1945 года митрополит Вениамин прибыл в Москву, участвовал в Поместном Соборе РПЦ. Через три года окончательно вернулся на Родину. Скончался в 1961 году в Псково-Печёрском монастыре.

РАПОРТ ГЕНЕРАЛА КАЙГОРОДОВА

Расстрел в Кремле — а то что расстрел как таковой был, это не вызывает сомнений, — требует тщательного исследования, поскольку он стал ключевым событием последующих событий, их идейным оправданием.

Одним из широко цитируемых документов является «рапорт генерала Кайгородова», начальника Московского артиллерийского склада в Кремле. Повсеместно в газетно-журнальных публикациях его путают с другим Кайгородовым — Михаилом Никифоровичем, иркутским губернатором в 1905-1906 годах, о судьбе которого после 1916 года ничего не известно.

«Кремлёвский» Кайгородов — Андрей Александрович, тоже генерал-майор. Участник Русско-турецкой и Русско-японской войн. Его рапорт адресован начальнику артиллерии Московского военного округа. Приводить его целиком нет необходимости, остановимся на главных моментах.

«Доношу о событиях, разыгравшихся в Кремле и арсенале с 26 октября по 3 ноября в моем присутствии. 26 октября утром в Кремль прибыл назначенный Военно-Революционным Комитетом комиссар Кремля Ярославский и комиссар арсенала по выдаче оружия прапорщик Берзин. Последний потребовал об отпуске из склада 1700 винтовок по наряду Революционного комитета.

Так как оружие стало разбираться самовольно, то прибывшим вр. и. д. начальника склада, полковником Лазаревым был собран комитет, в который приглашен прапорщик Берзин, предъявивший свой мандат. Было постановлено, что склад подчиняется распоряжениям Военно-Революционного Комитета, но чтобы каждое требование на оружие было засвидетельствовано прапорщиком Берзиным, который и расписывался в получении наряда оружия».

Фиксируем этот момент — руководители склада перешли на сторону ВРК и обеспечили восставших в Кремле всем необходимым оружием,

«Винтовки грузились на три грузовых автомобиля, но вывезены из Кремля не были и впоследствии поступили в распоряжение отряда юнкеров и бьющегося на вооружении белой гвардии, прибывшего ударного батальона и пр. Также были выданы винтовки одной роте (6-й) 56-го пех. полка, не имеющей оружия.

Отпуск производился в порядке. Вечером было отпущено 12 пулеметов, пулеметные ленты и около 70000 винтовочных патронов. День 27 октября прошел спокойно. В 7 часов вечера пропуск в Троицкие ворота был прекращен. Прочие ворота были заперты накануне. Ночью было несколько выстрелов.

В 8 часов утра 28 октября Троицкие ворота были отперты прапорщиком Берзиным и впущены в Кремль юнкера. Прапорщик Берзин был избит и арестован. Тотчас же юнкера заняли Кремль, поставили у Троицких ворот 2 пулемета и броневой автомобиль и стали выгонять из казарм склада и 56-го пех. запасного полка солдат, понуждая прикладами и угрозами. Солдаты склада в числе 500 человек были построены без оружия перед воротами арсенала».

Из текста рапорта следует, что его составитель не находился на стороне юнкеров и относился к ним если не враждебно, то, во всяком случае, предвзято, явно недоброжелательно.

«Несколько юнкеров делали расчет. В это время раздалось откуда-то несколько выстрелов, затем юнкера открыли огонь из пулеметов и орудия от Троицких ворот. Выстроенные без оружия солдаты склада падали, как подкошенные, раздались крики и вопли, все бросились обратно в ворота арсенала, но открыта была только узкая калитка, перед которой образовалась гора мертвых тел, раненых, потоптанных и здоровых, старающихся перелезть в калитку; минут через пять огонь прекратился. Оставшиеся раненые стонали; лежали обезображенные трупы…»

То есть посторонний человек должен бы понять из этого документа, что юнкера посекли пулеметами безоружных солдат, да еще «засадили» по ним из орудия! Между тем, как это мы доподлинно знаем, юнкерами был открыт ответный огонь по другой группе лиц, отказавшейся сдавать Кремль. Но из рапорта Кайгородова этого впрямую не следует.

Кстати, «откуда-то» — очень важная ремарка. А ведь командир Красной гвардии Янис Пече в своих мемуарах четно и правдиво рассказывает, как обстояли дела: произошел раскол революционного гарнизона Кремля на тех, кто решил сложить оружие, и решивших продолжить вооруженное сопротивление. Отсюда и кровавая каша, которую заварили радикалы.

«Белая гвардия» — тоже важная оговорка. Так назывались в тот период отнюдь не юнкера, а добровольческие отряды студентов и реалистов старших классов, которые придерживались в большинстве своем республиканских взглядов.

В подборке материалов «Организация обороны», опубликованной 28 октября на 3-й странице газеты «Власть народа», появилась маленькая заметка: «В Художественном электротеатре на Арбатской площади происходит запись лиц для формирующейся белой гвардии, в противовес красной. Записываются главным образом студенты».

«В Замоскворечье произошло столкновение между красной гвардией рабочих и «белой» студенческой гвардией», — сообщала 28 октября газета «Вперед!» В одном из донесений красногвардейцев от 28 октября говорилось: «Там юнкера и белая гвардия» («Документы Великой пролетарской революции», т. 2).

Таким образом, «Белая гвардия» применительно к боям в Москве октября семнадцатого относится только к отрядам учащейся молодежи, в отличие от отрядов юнкеров — главной силы вооруженного антибольшевистского сопротивления в Москве. Однако автор рапорта о событиях в Кремле прекрасно знает об этом, т. е. свой документ он пишет не в момент и сразу после расстрела, а несколько позже.

Далее. В рапорте очевидца Кайгородова нет никаких четких указаний на количество погибших и раненых во время расстрела, кроме тех его подчиненных, что были опознаны, по его словам, им лично (двенадцать человек). Зато есть свидетельство, что в последующие дни противостояния юнкеров и красных отрядов, с 28 октября по 3 ноября, на жизни оставшихся в живых пленных солдат склада никто не покушался, все — кроме убитых и раненых — вернулись на свои места.

А теперь — внимание! На момент составления рапорта 8 ноября 1917 года Военно-революционный комитет в Москве победил окончательно и бесповоротно. Тогда почему генерал Кайгородов адресует его начальнику артиллерии Московского военного округа, т. е. ставленнику свергнутого Временного правительства? Это как если бы после событий августа 1991 года кто-нибудь писал объяснительную записку Маршалу Дмитрию Язову, переставшему быть министром обороны СССР и оказавшемуся в «Лефортово» по делу ГКЧП.

Ответ, думается, очевиден: своим запоздалым рапортом генерал Кайгородов, с одной стороны, создает себе алиби (на всякий случай), почему он сдал арсенал силам ВРК, с другой — «прогибается» перед победившей силой, высказываясь негативно в отношении юнкеров.

Что ж, делал это Андрей Александрович вполне осознано, с прицелом. Поскольку уже в 1918 года вступил в ряды Рабоче-крестьянской Красной Армии. Умер он предположительно в 1920 году.

И вот что еще небезынтересно. Столь важный документ, как рапорт Кайгородова, был обнародован только в 1931 году на страницах журнала «Борьба классов» №№ 6-7. Заголовок статьи — «Октябрь в Москве (материалы московского Военно-революционного комитета. Октябрь-ноябрь 1917 г.)».

Складывается впечатление, что эта публикация ответом на неудобную правду Яниса Пече — сморите, дескать, вот что начальник кремлёвского арсенала и очевидец событий писал осенью семнадцатого! Юнкера, именно они учинили расправу в Кремле. Точка. Соответственно, в последующие годы сюжет с расстрелом безоружных солдат стал хрестоматийным.

И вот уже в наше время доктор исторических наук, заведующий сектором Центра научного использования и публикации архивного фонда Главархива г. Москвы А. Н. Пономарёв рассказывает: «Генерал Кайгородов в своем донесении скрыл один существенный факт: именно он спас солдат от дальнейшего расстрела, потребовав от юнкерского полковника «прекратить это безобразие». Тот ответил: «Не ваше дело». Тогда генерал, больше тридцати лет отдавший службе в российской армии, принял решение погибнуть вместе со своими солдатами и встал в их шеренгу. Расстрел прекратился» («РГ», 3 ноября 2007 года).

Интересно, что бы на это сказал Янис Пече?..

«СКОРЕЕ ПРИНЕСИТЕ ПУЛЕМЁТНЫЕ ЛЕНТЫ!»

Этим крайне сложным материалом я занимаюсь который день, который месяц. И мне стали сниться юнкера, как будто «прорвавшиеся за грань», где они могут говорить, иногда захлебываясь и торопясь, словно боясь не успеть высказать важное и нужное.

Как сдержанно, но эмоционально, рассказать об этом так, чтобы история получилась не про неких исторических персонажей, а возникло ощущение, что это происходит сейчас — со мной, с вами? Как «пробить» грань между читающим и пишущим, сопереживающим, в надежде, что он будет понят?

…Защитникам Кремля приходилось туго. Оставалось ждать помощи от Ставки — это была единственная надежда! Было очевидно, что несколько тысяч отчаянных защитников не смогут долго сдерживать значительно превосходящие силы противника, да еще с артиллерией. Таковых было около 25 000, плюс прибывшие 29 октября из Петрограда 12 000 революционных солдат, матросов и красногвардейцев.

Но пока защитники Кремля держались несмотря ни на что. Несмотря на «внутренние недопонимания» — курсанты одной из школ прапорщиков отказались «стрелять в своих». Их заперли вместе с разоруженными солдатами 56-го полка. По воспоминаниям полковника Невзорова, один из офицеров предложил начальнику школы генералу Шашковскому расстрелять зачинщиков-бунтовщиков. Старый воин возмутился: «Вы с ума сошли? Как это можно человека лишать жизни!»

Через два месяца после октябрьского переворота генерал-майор Леонид Шашковский и его сын Михаил были расстреляны большевиками.

Вечером 29 октября красногвардейцы предприняли очередную попытку штурма Спасской башни — трое офицеров были убиты на этом участке обороны, а мальчишки-юнкера 4-й роты школы прапорщиков (ускоренный четырехмесячный выпуск) как-то сразу и внезапно растерялись, некоторые даже попытались покинуть свои позиции.

Только сестры Мерсье (их пулеметы находились там же, на Кремлёвской стене, недалеко от Спасской башни), не дрогнув, продолжали вести прицельный огонь, а одна из них крикнула, чтобы им поднесли боеприпасы. Стойкость и мужество двух девушек-юнкеров произвела на всех огромное впечатление, и оборона на этом участке была восстановлена.

«Вопрос о пулеметах и артиллерии нас заботил, — вспоминал Андрей Невзоров. — Но с пулеметами дело решилось просто. К нам явились две женщины-прапорщика с двумя пулеметами «максима». Они уже были в боях, и одна из них была легко ранена в руку. Тем, как держали себя эти два прапорщика, можно было только восторгаться: они спокойно лежали за своими «максимами» и по приказанию открывали огонь. С орудиями было немного сложнее. Но удалось и это: одна юнкерская рота пошла на Ходынку, где стоял запасный артиллерийский дивизион и, захватив там без всякого сопротивления два трехдюймовых орудия с зарядными ящиками и большим запасом снарядов, вернулась обратно в Кремль. Это были сестры Мерсье…

С ноября 1917 г. находились в Добровольческой армии и участвовали в 1-м Кубанском («Ледяном») походе в составе пулеметной роты Корниловского ударного полка. Вера погибла в этом походе, а Мария продолжала служить в армии и была убита в 1919 г. под Воронежем».

Еще одно свидетельство — Александра Трембовельского («Смутные дни Москвы в октябре 1917 года») о сестрах Мерсье. «К вечеру 29 октября началась со стороны Красной площади неистовая атака большевиков на Спасские ворота и Никольские ворота Кремля. Огонь вели изо всех окон и подворотен домов, находившихся на противоположной стороне площади. Они подвезли бомбометы, и их огонь был сконцентрирован по Никольским воротам.

К коменданту Кремля прибежал юнкер с Никольских ворот с тревожными сведениями. Полковник Мороз приказал мне немедленно пойти к Никольским воротам и его именем навести порядок. Во исполнение приказа коменданта, полный решимости, я побежал к Никольским воротам. Поднявшись на башню, я увидел лежащих без движения нескольких юнкеров. Офицеров среди них не было.

Встревоженные юнкера прижимались к стенам башни, так как все окна и амбразуры башни были под точным огнем большевиков. На Кремлёвской стене между Никольскими и Спасскими воротами два пулемета непрестанно вели прицельный огонь по появлявшимся целям. Вдруг я услышал женский голос: «Скорей принесите пулеметные ленты». Я приказал одному юнкеру отнести ленту. Но бедные юнкера, впервые попавшие под обстрел и у ног которых лежали убитые их сотоварищи, потеряли голову.

Видя это, я схватил две коробки с пулеметными лентами и бегом отнес их к пулеметчикам. Этими двумя пулеметчиками оказались сестры Мерсье. Передав им ленты, я вернулся на Никольскую башню, и, показав юнкерам этих двух героинь, русских девушек, я пристыдил их и разместил по щелям вдоль стены от Никольских до Спасских ворот. Сестер Мерсье я помню еще в день их производства в чин прапорщиков».

«ОФИЦЕРОЧКИ»

Что заставляло женщин, хотя бы тех, «кому было что терять», которые хороши собой, молоды, богаты или знатны, «окунаться» в военные будни? Документы и воспоминания указывают на множество причин. Главной из них, несомненно, был патриотический порыв. Он охватил русское общество в 1914 году.

Именно чувство патриотизма и долга заставило многих женщин сменить «изящные наряды на военную форму или одежду сестер милосердия». Немаловажное значение имели и семейные обстоятельства. Одни шли на фронт за своими мужьями, другие, узнав об их гибели, вступали в ряды армии из чувства мести. Особая роль принадлежала и развивающемуся движению за равенство прав с мужчинами…

Не все спешили в «батальон смерти», многие шли «своим путем», но тоже на фронт — одной из таких девушек была баронесса София де Боде.

Еще пять минут — и окончится пьеса.

И в небе высоком погаснет звезда.

Не слишком ли быстрый аллюр, баронесса?

Уйти в мир иной мы успеем всегда.

В атаке ваш голос, насмешливо резкий,

Звенит, не стыдясь крепких слов в языке.

Блестят газыри на отменной черкеске,

И легкая шашка зажата в руке.

Мы, Богом забытые, степью унылой

Без хлеба и крова прошли «на ура».

Вчера нас навеки покинул Корнилов.

А нынче и нам собираться пора.

Последний резерв православного войска —

Две сотни казачьих да наш эскадрон —

Бездарно поляжет в атаке геройской,

Пытаясь прорвать комиссарский кордон.

Обидно, что жизнь оборвется на взлете.

Но смерть за Отчизну приемли легко.

Мы пошло увязли в весеннем болоте

И стали добычей для этих стрелков.

Они в две шеренги — с колена и стоя —

Встречают атаку кинжальным огнем.

Что делать, мадам, — мы в России — изгои,

И с этой дороги уже не свернем.

В 17-м — зарево переворота!

У храма Спасителя — площадь в штыках.

И вдруг — одинокая дробь пулемета,

И легкий румянец на женских щеках.

В упор по толпе разномастного сброда —

За девичью честь, за поруганный кров,

За будущий мрак «ледяного» похода,

За небо в застывших глазах юнкеров.

Это стихотворение актера, поэта и барда Константина Фролова-Крымского «Белая валькирия» посвящено именно ей, Софии де Боде — единственной из девушек-прапорщиков, оказавшейся в коннице. «Дочь русского генерала, воспитанная в военной среде, она не подделывалась под офицера, а усвоила себе все военные приемы естественно, как если бы она была мужчиной…»

Однако его можно посвятить всем девушкам, сражавшимся наравне с мужчинами. Как уже было сказано, среди юнкеров, защитников Кремля, воевали две сокурсницы Софии — сестры-близнецы Мерсье. В 1917 году они окончили Александровское училище и были произведены в прапорщики.

Вера и Мария — не единственные выпускницы Александровского военного училища. В октябре 1917-го из его стен выпустилось (по разным данным) от восемнадцати до двадцати пяти девушек-прапорщиков. 4 октября 1917 года в честь выпущенных женщин-офицеров был устроен торжественный прием, на который были приглашены четыреста человек, в том числе множество иностранцев.

Одна из девушек погибла сразу же после выпуска, во время московских уличных боев, в которых приняли участие почти все выпускницы. И почти все они присоединились к Белой борьбе. Семнадцать из них приняли участие в «Ледяном походе». Девять были убиты на Гражданской войне. Еще две застрелились после ее окончания.

…Сколько девушек, сколько прекрасных, иногда откровенно девчоночьих, лиц проплыли передо мной. Сколько замечательных биографий читаются, как захватывающий роман — если на минутку забыть, что это, на самом деле, отнюдь не роман. Мы не знали их имен, зато из школьной программы, затверженной поколениями советских школьников, помним те, которые и помнить-то не стоит.

«Полутемная громада войскового собора в Екатеринодаре. Горсточка людей, пришедших помолиться за усопших, — вспоминал Сергей Николаевич Ряснянский (русский офицер, полковник Генерального штаба, участник Первой мировой войны и Белого движения, соратник Корнилова и один из организаторов Добровольческой армии на Юге России — Авт.). — С амвона раздаются печальные слова: «Об упокоении душ рабов Божиих воинов Татьяны, Евгении, Анны, Александры…» Какое непривычное и странное сочетание воина с женским именем. С болью и стыдом сжимается сердце при этих словах.

Ведь это из-за нас, мужчин, пошли девушки на подвиг бранный: помните, в окопах 17-го года революционные солдаты воткнули штык в землю и братались с врагом. Это им на смену пошли девушки и женщины. Несколько месяцев перед этой панихидой восемнадцать юных девушек-офицеров представлялись мне в Новочеркасске в начале формирования Добровольческой армии. А вот теперь — «Упокой, Господи, воина Татьяну, воина Анну!»

Ярко и живо встали тогда в соборе образы погибших. Ярки они и теперь. Одной из первых погибла Татьяна Бархаш под Эйнемом. Окончила жизнь самоубийством Евгения Тихомирова, не перенеся отказа в приеме ее в армию. На часах убита во Владикавказе Анна Алексеева. Баронесса де Боде пала в знаменитой конной атаке 31 марта. Самая младшая из девушек-прапорщиков (18 лет) Юлия Пылаева умучена большевиками под Кореновской во время 2-го Кубанского похода. Убита Вера Мерсье, одна из двух сестер, вторая была несколько раз ранена. Была также ранена в Кубанском походе Семёнова. Горя жертвенным огнем, пришли юные девушки-офицеры в Добровольческую армию. Еще до похода часть стала в строй, а часть исполняла опаснейшие поручения разведывательного отделения.

Прапорщик Зинаида Готгардт (трагически скончавшаяся позже) ездила с поручением генерала Алексеева на Кубань для установления связи с генералом Эрдели, потом в Могилёв, где в то время была ставка Крыленки. Ежеминутно рискуя погибнуть мучительной смертью, вися на подножке вагона в зимнюю стужу, среди разнузданных солдат и рабочих, она выполняла свои поручения. Две погибли в подвале ЧК в Москве, посланные туда после возвращения из Кубанского похода. Из Крыма выехало всего три-четыре. Помню, во время похода пришли при мне к генералу Романовскому две из девушек-прапорщиков. Они просили не отправлять их сестрами милосердия.

«Мы — офицеры, Ваше Превосходительство, и приехали в Добровольческую армию драться с большевиками, а не ходить за ранеными. В обозе есть несколько дам, едущих за своими мужьями, пусть они ухаживают за ранеными». И таковы были все. Были они прекрасными, смелыми и хладнокровными пулеметчицами, переносили все тяготы рядового офицера в походе.

Уже в Белграде встретил я одну из них (Заборскую) в нужде и горе, которые она переносила так же скромно, как скромна была в походах, и так же стоически, как была в боях.

В 1927 году в «Возрождении» была статья А. Яблонского о девушках-офицерах. Он их назвал иронически «офицерочки». Если бы он видел их в нашем походе, то он не только не назвал бы их так, но низко склонил бы голову во время панихиды и с уважением преклонил бы перед немногими уцелевшими, ибо это были доблестные офицеры. Вечная память всем погибшим из них. А чудом уцелевшим — слава!»

Безусловно отдавая долг погибшим девушкам и женщинам, героически защищавшим Отечество, генерал-лейтенант Антон Деникин, один из вождей Белого движения, командующий Добровольческой армией, тем не менее, писал: «Воздадим должное памяти храбрых! Но… не место женщине на полях смерти, где царит ужас, где кровь, грязь и лишения, где ожесточаются сердца и страшно грубеют нравы. Есть много путей общественного и государственного служения, гораздо более соответствующих призванию женщины» («Очерки русской смуты», Париж, 1921 г.).

Нет, не прав был Антон Иванович… И новая Отечественная война, третья по счету, показала это со всей очевидностью, явив подвиг советских женщин. Да и сам Деникин оказался среди противников Гитлера. Оставаясь убежденным антикоммунистом, он, однако, призывал эмигрантов не поддерживать Рейх, называя всех сотрудничающих с нацистами представителей русской эмиграции «мракобесами», «пораженцами» и «гитлеровскими поклонниками».

Осенью 2005 года прах генерала Деникина и его жены Ксении Васильевны вместе с останками философа Ивана Ильина и его супруги Натальи Николаевны был перевезен в Москву для погребения в Донском монастыре.

Перезахоронение, с отданием воинских почестей, было осуществлено по поручению президента Владимира Путина и правительства России, с согласия дочери Деникина Марины Антоновны Деникиной-Грей, и организовано Российским фондом культуры.

Церемонию возглавил Святейший Патриарх Московский и всея Руси Алексий. Он же совершил панихиду, за которой поминались «воин Антоний и рабы Божии Ксения, Иоанн и Наталия».

Когда белый свет оккупируют бесы,

Когда повсеместно бесчинствует зло —

Безропотно бальный наряд баронессы

Меняется на сапоги и седло.

Отбросив условностей тяжкие гири,

Летят ваши кони в прогорклом дыму.

И танец неистовых Белых Валькирий

Пощады, увы, не сулит никому.

Бойцы эскадрона приказ не нарушат,

И с боем разжав окруженья тиски,

Они воздадут за погибшие души

И вражьи шеренги изрубят в куски…

Но вас не вернуть — вы умчались навечно,

Поймав своим сердцем кусочек свинца,

В заоблачный край, где назначена встреча

Бессмертной души с Правосудьем Творца…

Так, 3 октября 2005 года, в древней Донской иноческой обители был положен конец гражданской войне между «белыми» и «красными», начатой в Москве октябрьскими днями семнадцатого.

Окончание следует. 

 

ЕГОРОВА Ольга Юрьевна, родилась в Калуге.

Выпускница факультета журналистики Московского государственного университета имени М. В. Ломоносова. В 1997 году была ответственным секретарём журнала «Профи».

На протяжении шести лет, с 1998‑го по 2003 год и с 2010-го по настоящее время является редактором отдела культуры в газете «Спецназ России». Опубликовала большой цикл статей, посвящённых женщинам в истории отечественной разведки. Автор книги «Золото Зарафшана».

"Серебряный" лауреат Всероссийского конкурса "Журналисты против террора" (2015 год).

Газета «СПЕЦНАЗ РОССИИ» и журнал «РАЗВЕДЧИКЪ»