Автор: ОЛЬГА ЕГОРОВА

ТРАВА, ПРИМЯТАЯ САПОГОМ

Фото: Картина «Последний защитник» художника Андрея Шишкина. К счастью, защитники нашей страны не перевелись даже в «лихие девяностые»

ИЛИ ОСКОЛКИ РАЗБИТОГО ВДРЕБЕЗГИ

Одним из тех, кто восторженно — как и большинство русской либеральной интеллигенции — встретил Февральскую революцию 1917 года, был писатель Аркадий Аверченко, редактор знаменитого журнала «Новый Сатирикон» (1913-1918 годы).

Еще при жизни А. Аверченко сравнивали с Марком Твеном и О`Генри, а простая читающая публика по всей Российской империи жаловала Аркадия Тимофеевича неформальным титулом «короля смеха».

После прихода к власти русских якобинцев Аверченко, как прежний рупор легальной оппозиции, оказался в новых политических условиях не нужен и вынужден был покинуть Петроград. Москва, Киев, Харьков, Ростов-на-Дону, Екатеринодар, Новороссийск, Мелитополь… В начале апреля 1919 года он приехал в родной Севастополь, где находился до осени 1920-го, когда вместе с Русской Армией генерала Врангеля покинул Крым на одном из последних пароходов.

В 1921 году в Париже, куда Аверченко перебрался из османского Истамбула, вышел сборник его памфлетов «Дюжина ножей в спину революции». На него в ноябре того же года в большевистской газете «Правда» откликнулся глава Совета народных комиссаров (СНК) Владимир Ульянов-Ленин.

«Это — книжка озлобленного почти до умопомрачения белогвардейца, — отрекомендовал ее вождь большевиков. — Интересно наблюдать, как до кипения дошедшая ненависть вызвала и замечательно сильные, и замечательно слабые места этой высокоталантливой книжки… Когда автор свои рассказы посвящает теме, ему неизвестной, выходит нехудожественно. Например, рассказ, изображающий Ленина и Троцкого в домашней жизни. Уверяю вас, что недостатков у Ленина и Троцкого много во всякой, в том числе, значит, и в домашней жизни. Только, чтобы о них талантливо написать, надо их знать. А вы их не знаете.

Зато большая часть книжки посвящена темам, которые Аркадий Аверченко великолепно знает, пережил, передумал, перечувствовал. И с поразительным талантом изображены впечатления и настроения представителя старой, помещичьей и фабрикантской, богатой, объевшейся и объедавшейся России. Так, именно так должна казаться революция представителям командующих классов. Огнем пышущая ненависть делает рассказы Аверченко иногда — и большей частью — яркими до поразительности. Есть прямо-таки превосходные вещички, например, «Трава, примятая сапогом», о психологии детей, переживших и переживающих гражданскую войну».

И действительно — этот рассказ Аркадия Тимофеевича подходит как к тому грозному и лютому времени, так может быть приложен к нынешним драматическим событиям на Донбассе или в Сирии. И — к великому сожалению! — к другим частям мира, где усиливаются и набухают кровью вооруженные конфликты.

ЗАДУШЕВНОЕ СЛОВО

«— Как ты думаешь, сколько мне лет? — спросила небольшая девочка, перепрыгивая с одной ноги на другую, потряхивая темными кудрями и поглядывая на меня сбоку большим серым глазом…

— Тебе-то? А так я думаю, что тебе лет пятьдесят.

— Нет, серьезно. Ну, пожалуйста, скажи.

— Тебе-то? Лет восемь, что ли?

— Что ты! Гораздо больше: восемь с половиной.

— Ну?! Порядочно. Как говорится: старость не радость. Небось и женишка уже припасла?

— Куда там! (глубокая поперечная морщина сразу выползла на ее безмятежный лоб). Разве теперь можно обзаводиться семьей? Все так дорого.

— Господи Боже ты мой, какие солидные разговоры пошли!.. Как здоровье твоей многоуважаемой куклы?

— Покашливает. Я вчера с ней долго сидела у реки. Кстати, хочешь, на речку пойдем, посидим. Там хорошо: птички поют. Я вчера очень комичную козявку поймала.

— Поцелуй ее от меня в лапку. Но как же мы пойдем на речку: ведь в той стороне, за рекой, стреляют.

— Неужели ты боишься? Вот еще глупый. Ведь снаряды не долетают сюда, это ведь далеко. А я тебе зато расскажу стих. Пойдем?

— Ну, раз стих — это дело десятое. Тогда не лень и пойти.

По дороге, ведя меня за руку, она сообщила:

— Знаешь, меня ночью комар как укусит, за ногу.

— Слушаю-с. Если я его встречу, я дам ему по морде.

— Знаешь, ты ужасно комичный.

— Еще бы. На том стоим.

На берегу реки мы преуютно уселись на камушке под развесистым деревцом. Она прижалась к моему плечу, прислушалась к отдаленным выстрелам, и снова та же морщинка озабоченности и вопроса, как гнусный червяк, всползла на чистый лоб. Она потерлась порозовевшей от ходьбы щечкой о шершавую материю моего пиджака и, глядя остановившимися глазами на невозмутимую гладь реки, спросила:

— Скажи, неужели Ватикан никак не реагирует на эксцессы большевиков?

Я испуганно отодвинулся от нее и поглядел на этот розовый ротик с будто чуть-чуть припухшей верхней губкой, посмотрел на этот ротик, откуда только что спокойно вылетела эта чудовищная по своей деловитости фраза, и переспросил:

— Чего, чего?

Она повторила.

Я тихо обнял ее за плечи, поцеловал в голову и прошептал на ухо:

— Не надо, голубчик, об этом говорить, хорошо? Скажи лучше стихи, что обещала.

— Ах, стихи! Я и забыла. О Максе:

Максик вечно ноет,

Максик рук не моет,

У грязнули Макса

Руки, точно вакса.

Волосы, как швабра,

Чешет их не храбро…

— Правда, комичные стишки? Я их в старом «Задушевном слове» прочитала.

— Здорово сработано. Ты их маме-то читала?

— Ну, знаешь, ей не до того, прихварывает все.

— Что же с ней такое?

— Малокровье. Ты знаешь, она целый год при большевиках в Петербурге прожила. Вот и получила. Жиров не было, потом эти… азотистые тоже в организм не… этого… не входили. Ну, одним словом — коммунистический рай.

— Бедный ребенок, — уныло прошептал я, приглаживая ей волосы.

— Еще бы не бедный. Когда бежали из Петербурга, я в вагоне кроватку куклиную потеряла, да медведь пищать перестал. Не знаешь, отчего это он мог перестать пищать?

— Очевидно, азотистых веществ ему не хватило. Или просто саботаж.

— Ну, ты прямо-таки прекомичный! На мою резиновую собачку похож. А ты можешь нижней губой до носа достать?

— Где там! Всю жизнь мечтал об этом — не удается…

— А знаешь, у меня одна знакомая девочка достает: очень комично.

С противоположного берега дунуло ветерком, и стрельба сразу сделалась слышней.

— Вишь ты, как пулеметы работают, — сказал я, прислушиваясь.

— Что ты, братец, — какой же это пулемет? Пулемет чаще тарахтит. Знаешь, совсем как швейная машина щелкает. А это просто пачками стреляют. Вишь ты: очередями жарят.

Ба-бах!

— Ого, — вздрогнул я, — шрапнелью ахнули.

Ее серый лукавый глаз глянул на меня с откровенным сожалением.

— Знаешь, если ты не понимаешь — так уж молчи. Какая же это шрапнель? Обыкновенную трехдюймовку со шрапнелью спутал. Ты знаешь, между прочим, когда летит, так как-то особенно шуршит. А бризантный заряд воет, как собака. Очень комичный.

— Послушай, клоп, — воскликнул я, с суеверным страхом оглядывая ее розовые пухлые щечки, вздернутый носик и крохотные ручонки, которыми она в этот момент заботливо подтягивала опустившиеся к башмакам носочки. — Откуда ты все это знаешь?

— Вот комичный вопрос, ей-Богу! Поживи с мое, еще не то узнаешь.

А когда мы возвращались домой, она, забыв уже о «реагировании Ватикана» и «бризантных снарядах», щебетала, как воробей, задрав кверху задорный носик:

— Ты знаешь, какого мне достань котеночка? Чтоб у него был розовенький носик и черненькие глазки. Я ему голубенькую ленточку с малюсеньким таким золотым бубенчиком привяжу, у меня есть. Я люблю маленьких котенков. Что же я, дура! Я и забыла, что мой бубенчик был с маминым золотом в сейфе, и коммунисты его по мандату комфина реквизировали!»

После этого Аверченко заключает свой рассказ так:

«По зеленой молодой травке ходят хамы в огромных тяжелых сапожищах, подбитых гвоздями.

Пройдут по ней, примнут ее.

Прошли — полежал, полежал примятый, полураздавленный стебелек, пригрел его луч солнца, и опять он приподнялся и под теплым дыханием дружеского ветерка шелестит о своем, о малом, о вечном».

ВЫУЧЕННЫЕ УРОКИ

Теперь еще раз вернемся к Ленинской рецензии на сборник А. Аверченко «Дюжина ножей в спину революции», опубликованной в «Правде».

«В последнем рассказе «Осколки разбитого вдребезги» изображены в Крыму, в Севастополе бывший сенатор — «был богат, щедр, со связями» — «теперь на артиллерийском складе поденно разгружает и сортирует снаряды», и бывший директор «огромного металлургического завода, считавшегося первым на Выборгской стороне. Теперь он — «приказчик комиссионного магазина, и в последнее время приобрел даже некоторую опытность в оценке поношенных дамских капотов и плюшевых детских медведей, приносимых на комиссию».

Оба старичка вспоминают старое, — продолжает пересказ Ленин, — петербургские закаты, улицы, театры, конечно, еду в «Медведе», в «Вене» и в «Малом Ярославце» и т. д. И воспоминания прерываются восклицаниями: «Что мы им сделали? Кому мы мешали?»… «Чем им мешало все это?»… «За что они Россию так?»…

Аркадию Аверченко не понять, за что. Рабочие и крестьяне понимают, видимо, без труда и не нуждаются в пояснениях.

Некоторые рассказы, по-моему, заслуживают перепечатки. Талант надо поощрять».

Да, мы все учились понемногу чему-нибудь и как-нибудь, но за столетие получили мощнейшую прививку и от «дикого коммунизма», и от «дикого капитализма».

Прошло сто лет, прежде чем мы поумнели. И попытка повторить новую а-ля Февральскую революцию — Снежную, Болотную, не суть — не была поддержана народом, а ее адепты, «системные» и «бессистемные», потерпели сокрушительное поражение.

В октябре 1922 года, с последним защитником Приамурского Земского Собора, покинувшим Владивосток, проиграло и все разномастное Белое дело, в котором монархисты составляли ничтожный процент, зато были представлены республиканцы, демократы, социалисты всех мастей и окрасок.

«Я верю, что Россия вернется к России Христа, России — Помазанника Божия, но что мы были недостойны еще этой милости Всевышнего Творца», — написал в последнем своем приказе правитель Приамурья генерал Михаил Дитерихс.

В августе 1991-го проиграли красные, но вместе с ними — и все мы, когда через несколько месяцев, в Беловежском декабре, политиканы и националисты (вчерашние аппаратчики от КПСС) уничтожили Советский Союз.

Нынешнее поколение скорее всего не знает, кто такой Александр Зиновьев. Ученый, социолог и социальный философ, писатель. Был профессором, заведующим кафедрой логики МГУ имени М. В. Ломоносова. Фронтовик, войну завершил в Берлине капитаном. Кавалер ордена Красной Звезды.

В 1976 году Александр Зиновьев написал свои знаменитые «Зияющие высоты». За несоответствие идеологическим нормам книга была признана антисоветской. Автора лишили всех научных званий, военных наград и изгнали с работы. Ему предложили выбор между тюремным заключением и выездом из страны, и он выбрал выезд. Жил в Мюнхене, а в 1998 году возвратился в Москву.

Так вот, именно Александру Зиновьеву принадлежит горькое признание: «Целили в коммунизм, а попали в Россию». Так оценил он не только деятельность «реформаторов» времен Горбачёвской перестройки, бездумно разрушавших Советский Союз, но и их продолжателей — радикальных либералов, присягнувших на верность American Empire.

Применительно к ЕвроМайдану, победившему в Киеве 22 февраля 2014 года, слова Александра Зиновьева звучат так: «Целили по Януковичу, а попали по Украине!» И после чего чудовищной, драматичной и горькой реальностью — применительно к Донбассу и его детям — стал рассказ Аркадия Аверченко «Трава, примятая сапогом».

Да, мы поумнели… И та непомерно высокая цена, заплаченная нашей страной в XX столетии, есть гарант того, что больше мы уже не позволим развалить нашу страну — ни как это было после февраля 1917-го, ни после августа 1991 года.

…Всякого, кто первый раз окажется на сельском кладбище села Нижний Мамон, у старого русла Дона, поразит внушительная чугунная ограда в семьсот с лишним метров и пятиметровым крестом. «Землякам от Николая Васильевича Берлева», — гласит табличка у входа на обширный погост.

Николай Берлев — ветеран Группы «А» КГБ СССР первого состава, участник штурма дворца афганского диктатора Амина спецназами КГБ и ГРУ (декабрь 1979 года). Кавалер орденов Красного Знамени (советского) и Святого благоверного князя Димитрия Донского (церковного).

Он же — один из учредителей Международной Ассоциации ветеранов подразделения антитеррора «Альфа». И попечитель восстанавливаемого в Нижнем Мамоне красивейшего Михайловского храма, который был обезглавлен в годину хрущёвских гонений на Церковь.

— Вот под ним, под крестом, и меня положат, когда помру, — говорит Николай Васильевич. — На этом кладбище лежит мой отец, многие родственники… А вот тут в 1995 году я перезахоронил останки наших воинов времен Великой Отечественной, обнаруженные при строительстве. Вот под этой травой они все и лежат. Под этим Крестом примирения — одним на всех: и красных, и белых…

И многих, многих детей, ставших жертвами той братоубийственной бойни. Тех, что не приподнялись «под теплым дыханием дружеского ветерка», пригретые лучом солнца, но которые и теперь, спустя десятилетия, «шелестят о своем, о малом, о вечном».

Фото: «Группа помощи Ване Воронову» в социальной сети «ВКонтакте»

АВЕРЧЕНКО Аркадий Тимофеевич. Родился в Севастополе 15  (27) марта 1881 года. Русский писатель, сатирик, драматург и театральный критик. Редактор популярных журналов «Сатирикон» (1908‑1913 гг.) и «Новый Сатирикон» (1913‑1918 гг.). После окончания гражданской войны — в эмиграции. Скончался в Праге 12 марта 1925 года.

Газета «СПЕЦНАЗ РОССИИ» и журнал «РАЗВЕДЧИКЪ»