Все они «ахаца» — герои, освобождавшие Апсны («Страну Души») от врагов. Что двигало ими? Редкое человеческое качество — сопереживание чужой боли, несправедливости по отношению к другому народу. Александра Бардодыма, московского поэта и журналиста, абхазы выделяют особо, называя «афырхаца» — «герой из героев».

В газетном развороте невозможно дать полную картину его жизни, как невозможно втиснуть в него смех или звонкие стихи нашего друга. Такую попытку я сделаю в книге «Абхазский сон Чёрного Гранд-Коннетабля», а сейчас — предлагаю сокращённые главы из неё.

Явление Коннетабля

Звание Чёрного Гранд-Коннетабля как нельзя подходило ему. Саша был настоящим, большим поэтом, и неслучайно за год до трагической гибели его приняли в маленькую поэтическую державу или, если угодно, Большую Игру — Орден куртуазных маньеристов.

Эпитет «Чёрный» Сашка получил позднее, когда удивление при виде его полувоенной чёрной одежды преобразовалось в убеждение, что только так и следует одеваться такому человеку, как Бардодым. На самом же деле Саша носил комбинезон бронетанковых войск, который привёз с армейской службы. Стройный, затянутый в ремень и портупею, в надраенных до блеска сапогах — он выглядел очень авантажно.

Помню, как нам впервые представили Сашку, как он вошёл чеканным шагом, щёлкнул каблуками неизменных сапог, отвесил короткий полупоклон, улыбнулся и представился: «Чёрный Гранд-Коннетабль».

Мы — Александра, Инга и я — верные подруги и Музы рыцарей, а по совместительству послушницы Ордена, — ревниво и настороженно отнеслись к нему, пока не услышали его стихи. А уж когда он рассмеялся — расположились к нему окончательно. Общее мнение было единодушным: «настоящий Принц и отличный собеседник» (согласно Сэлинджеру).

«В Ордене он был мотором, — вспоминал Константин Елгешин, — который заводится с пол-оборота и делает жизнь окружающих его людей радостным калейдоскопом, состоящим из бесконечного потока встреч, кутежей, галантных приключений и погонь — то за судьбой, то от нее».

С его появлением окончательно сложилась тёплая, душевная компания. Сашка принадлежал к той породе людей, которые самой своей жизнью вносят праздник в череду дней. Готовый, как нам казалось, на любую авантюру романтик, щедрый и весёлый, он ничего не делал наполовину.

Один приятель рассказывал, что просто физически ощущал, как вокруг Бардодыма буквально всё оживало и перекатывалось волнами с одной квартиры на другую, и везде вокруг него закручивался буйный водоворот жизни. Казалось, что не Сашка появлялся в момент событий, а события появлялись, когда он возникал на горизонте. Девушки, вино, стихи, громкий смех и благородные поступки — всё это лилось нескончаемой шумной рекой, источником которой был наш друг.

…А если я смеяться перестану,
Начну грустить, нести унылый бред,
Тогда скорее чёрную сутану
Накиньте на роскошный эполет!

Он внёс в палитру маньеризма неповторимую яркость своего дара. Силою таланта Саша создал уникального лирического героя — воина-казака, гусара и джигита, для которого поле битвы, горская вендетта и светский салон, или даже кресло у камина — одинаково близки. Помнится, публика заходилась от восторга, когда он читал стихотворение «Мой image».

Когда Сашка в сапогах и своей форме а-ля Бардодым появлялся на вечеринках и поэтических концертах, ни у кого не возникало сомнений — вошёл Поэт. Он очень походил на блистательных персонажей прошлого и позапрошлого веков. Немного заикался, но когда начинал читать — этот недостаток таинственным образом исчезал и слушатели наслаждались каждой минутой его выступления…

Возможно кому-то, не посвящённому в тайны «новейшего, сладостного стиля», то время покажется менее всего подходящим для проявления изысканности. Недоброжелатели предостерегали, что у куртуазных маньеристов нет ничего святого, их принцип, дескать, в игнорировании злободневности. Один Бардодым чего стоит, вот он, например, пишет: «Причитанья о талоне, хлебе, / Недостойны истинных мужчин! / Спи, моя изысканная бэби!…» К чему он призывает? Да и остальные: веселятся, поют, пляшут — а дальше-то что?!

А дальше, господа, — бессмертие! Чтобы ни было сейчас, творчество куртуазных маньеристов навсегда останется в русской литературе начала 1990-х.

…Орден, как и любая слишком красивая идея, не выдержал испытания временем. Лучшие стихи — в прошлом. В вечности — Саша и Костя (Константэн Григорьев). Что же стало легендой? Ею стал Чёрный Гранд-Коннетабль. Москвич. Вчерашний студент. Поэт, переводчик. Настоящий Принц.

Душа компании и верный товарищ, — он всегда мечтал о Поступке. И поэтому счёл своим долгом ехать защищать «свою маленькую Родину». И быть убитым, как грустно выразился Канцлер-инквизитор Александр Севастьянов, «как Байрон в Греции».

Кое-кто из друзей не понял Сашкиного поступка — отправился воевать за чужую страну! Тогда, в августе 1992-го, он зашёл попрощаться, сказал, что уезжает на войну и вернётся, «когда разгонят бандитов». Объяснил нам, неразумным, что абхазы — не нацменьшинство, проживающее в Грузии, а Абхазия — страна, в силу определённых исторических обстоятельств, оказавшаяся в составе Грузии. В радости и в горе он будет вместе с ней.

Мы знали, что он любит Абхазию всем сердцем и речь её народа давно понятная для него и родная, но… смотрели на него как на инопланетянина, потому что эта война была от нас так далеко, а для него, оказывается, близко. Но мы были почему-то свято уверены, что и на войне, в Абхазии, под пулями, он останется невредим. И никогда не простим себе, что не удержали его от этого шага. Хотя — разве это было возможно?! Но в тысячу раз виноваты те, кто развязал эту войну.

«Александр Бардодым, — герой нашего времени, — писал Денис Чачхалиа, руководитель Сашиного творческого семинара по переводу абхазской поэзии и прозы в Литинституте. — Человек был не только редкого дарования, но и редкого понимания долга и чести. Когда в 1992 году в Абхазии началась война, он был в московской богемной компании. Друзья, коллеги, сверстники, поклонницы… Их связывало многое. Но Абхазия была его личным уделом. И он ушёл один. Как искупительный и спасительный Агнец, один — к алтарю».

Так сложилось, что Саша оказался в группе Шамиля Басаева (тогда еще почти никому неизвестного), погиб три недели спустя и был похоронен на Новом Афоне. Посмертно награждён высшей наградой Абхазии — орденом Леона. Своей смертью он ещё раз доказал, что в России настоящая поэзия и честь — едины. Его гибель мистическим образом соединила поэта и рыцаря.

Посвящение в рыцари

Свой выбор он сделал давно. В 1984 году Саша поступил в Литературный институт, на немецкое отделение перевода стихов и прозы — он отлично знал язык и делал потрясающие переводы «из Шиллера и Гёте».

Но тогда в Литинституте существовала так называемая разнарядка, — каждый год по две республики (на выбор), в то время — Таджикистан и Абхазия. Саша выбрал Абхазию — море, солнце, горы. Или они — выбрали его.

Бардодым и сам, наверное, не заметил, как неуловимо переменился он сам, да и вся его жизнь, с тех пор, как он начал учить язык Апсны. Денис Чачхалиа ещё на первом курсе объяснил ему, что изучать язык и историю Абхазии, сидя в Москве, недостаточно, и посоветовал использовать пусть даже всего лишь выходные, чтобы видеть всё своими глазами и впитать абхазский дух.

«А лучшая дверь в Страну души — добавил он, таинственно понизив голос, — это Гиви Смыр. Поезжай к нему, он всё покажет». Но даже Денис Киршалович не предполагал, что после того, как Смыр окунул «московского мальчика» на некоем шнуре в первую же пещеру, в которую ещё никто не спускался, он вытащил оттуда… рыцаря! Так состоялось мистическое посвящение Бардодыма.

С тех самых первых каникул Саша стал здесь желанным гостем, да что там — просто своим. Люди в Абхазии гостеприимные, обласканные солнцем и, может быть, оттого сами солнечные и сердечные. Он полюбил абхазов, а они — его. Он был рядом с ними на свадьбах и поминаньях. Стоял с ними рядом на митингах и под пулями на берегу Галидзги в 1989 году. Он не был праздным отдыхающим, и не просто изучал историю Абхазии и язык, — а как бы знакомился с ними после долгого-долгого перерыва.

При любой возможности Бардодым летел сюда, — к своим друзьям, к пещерам, морю, селам, Сухуму, Новоафонскому монастырю — духовному центру края, и небольшому, божественно красивому приморскому городку в центре Абхазии, который сразу стал его любимым местом.

Ему не хватало каникул, а после и отпусков. Они тратились на Апсны. Всё ему было по душе — и сухумские кофейни, и морские прогулки, и поэтические встречи, устраиваемые буквально везде. Здесь он наполнялся духом старинных легенд и преданий, которые буквально пронизывали его стихи и баллады.

«…Сразу после экзаменов, — писал Саша в одном из писем друзьям, — меня направили проходить практику в Абхазию, корреспондентом одной из абхазских газет. К тому же я был приписан к местному Союзу писателей и изредка, вместе с абхазскими поэтами, выезжал на концерты. Жил я в Сухуме… Вставал в двенадцать, в час шёл обедать в Союз писателей, заодно проходил по всем кабинетам, узнавал последние сухумские новости и шёл на море, но на пляж попадал редко — по дороге меня обычно перехватывал какой-нибудь знакомый писатель или художник и вел в кафе выпить с ним пару чашечек кофе. Потом перехватывал ещё один, потом ещё один, а потом я мог уже совсем не выходить из кафе, так как все равно бы не пролез в дверь — a la Винни-пух.

Через некоторое время я решил ненадолго уехать из Сухума и отправился в Новый Афон к абхазскому художнику и первооткрывателю знаменитых Новоафонских пещер Гиви Смыру. Там снарядили небольшую экспедицию в ещё малоисследованную пещеру абхазских гор — Акую.

Где-то несколько миллионов лет назад там жили люди и пещерные медведи, но в результате мощного землетрясения вход был завален и единственный путь в Акую — через трещину в куполе, выходящую на поверхность. Так что спуск получился вертикальный, на глубину около ста метров. Стены скользкие, все в плесени, пальцы всё время скользят.

Один раз сорвался без страховки, это уже на подъёме, решил не пристегиваться — экономил время, — и пролетел довольно-таки не слабо, слава Богу, реакция сработала — успел намотать трос вокруг правой руки и затормозил, ногами упершись в стену. А так, вообще, всё прошло all rite.

Пещера огромная, с гигантскими сталактитами на стенах, потолками «лунного молока». Среди гигантских обломков и глыб величиной с двухэтажный дом, кое-где рассыпан «пещерный жемчуг» (это окаменевшие моллюски). Очень красивые «яичницы». Это всё спелеологические термины, они на нормальный язык не переводятся, так что пусть себе живут, как хотят. Но самое потрясающее — это в глубине пещеры — гигантское кладбище пещерных медведей.

Перемолотые землетрясением кости торчат из скал, многие уже окаменели и грудой рассыпаны на поверхности. Это кладбище по типу кладбища мамонтов в Сибири и динозавров в Монголии. Также загадочно и необъяснимо, как и то, — каким образом такое большое количество «мишек» (ростом около трёх метров) попали в эту пещеру, когда они, насколько известно науке, стаями не жили и, наверное, не собирались…»

«Пещерный человек»

Всю красоту подземного мира Саше открыл «Смыр, пещерный человек» — как он сам себя в шутку рекомендует.

…Сколько Гиви Шамелович себя помнит, он всегда «пробовал жизнь на зуб», лазая по пещерам. Удивительное это занятие, хотя в юности ещё и азарт — залезть в опасное место. «И если ты хоть раз испытаешь риск в жизни, — объясняет он, — то начинаешь ценить жизнь. Вылезаешь на поверхность из пещеры — и мир вокруг такой реальный, играет всеми красками. А просто так живёшь — и мир словно нарисованный, не чувствуешь его». Вот и Сашка был такой же. Нашли они, что называется, друг друга.

«Впервые привезла Сашу ко мне его сокурсница Мадина Тыркба, — вспоминает Гиви. — Мы быстро нашли общий язык, подружились. Много размышляли о горах, о природе. Сашу интересовало всё, и он мыслил очень интересно. Для меня он стал братом. И те, кто познакомился с ним в Новом Афоне, вскоре полюбили его. Людей привлекала чистота души Саши, тяга к человеку, иноверцам, у него была абсолютно искренней. Он умел быть другом настоящим, преданным.

Он был выше всех политических устремлений, но политика могла использовать его искренность, и я этого опасался. Ещё до войны многие запомнили Сашу как пламенного патриота Абхазии. Он здорово читал свои стихи на стихийных сходах Народного форума Абхазии, возглавившего в то время национально-освободительное движение абхазского народа. И сегодня я слышу, как вдохновенно читал Саша свой стих «Памяти «Киараза» и Нестора Лакобы», и все слушали его, затаив дыхание: он передавал своим чтением мировосприятие горца, его понимание войны и смерти».

Старый пройдоха с повадкой лисьей,
Здесь не поможет тебе Тбилиси!

Прячься, скрывайся, тебя здесь нету!
Слышишь, шаги к твоему кабинету?

Шпарь огородами до вокзала!
Дверь распахнулась. Пустая зала.

Нестор вошёл, молодой и строгий:
«Дайте воды. Я устал с дороги».

Поражает поэтическое предвидение Бардодыма. Стихотворение было написано в 1988 году. Шеварднадзе, которого будут называть «старым Лисом», ещё в силе. Вместе с Горбачёвым он, министр иностранных дел, ведёт к гибели Советский Союз. Впереди возвращение в Грузию, агрессия против Абхазии, а затем милость Ельцина и позорное бегство из осаждённого Сухума. Как подходит к батоно Эдуарду хлёсткое определение: «Старый пройдоха с повадкой лисьей», словно о нём сказано!

…Саша был неудержимым, всегда хотел быть в центре событий, всё знать, всё видеть. Он спешил жить. В нём жило чувство, что деградированное общество когда-нибудь вернётся к истокам. Возможно, этот процесс начнётся с малых народов. Саша это предвидел и потому встал рядом с людьми неординарными, готовыми сражаться за свои идеалы.

Звездопад

Вот каким помнит Сашу поэтесса Гунда Саканиа: «Когда Саша приезжал в Абхазию, мы часто устраивали поэтические вечера в кафе «Амра», «Адуней», театральном кафе. Помню, на «Амре» я впервые услышала его переводы стихов Баграта Шинкуба. Это кафе обычно шумное, но многоголосье смолкало, когда Саша читал свои стихи или переводы, ведь в этот момент на него невозможно было не обратить внимания, у него была особая, завораживающая слушателя, обладающая особым магнетизмом дикция».

Бардодым как бы создавал свой поэтический оазис. Так было и в Москве, так было и в Сухуме.

«…Часто мы — Саша, Саида Делба («Родина»), Роин Агрба, Алина Ачба, Ира Завьялова — собирались у Гиви Смыр в Новом Афоне, — вспоминает Сашина однокурсница Лейла Пачулиа. — В доме у Гиви Саша чувствовал себя, как хозяин, любил ухаживать за нами, угощать нас. Вместе с Гиви мы поднимались и на «Орлиное гнездо», оставались на ночь в доме, пили чай. И здесь, в горах, читали свои стихи. Помню, как однажды Саида Делба предложила совершить ритуал изгнания злых духов, чтобы они не навредили нам. Мы отнеслись к этому несерьёзно, подсмеивались (все, кроме Саши), а она взяла совком угли из костра, пронесла его вокруг нас, читая молитву, совершила древний обряд.

Тогда нам казались предчувствия, видения Саиды чем-то нереальным, но впоследствии многое сбылось. Помню, небо было ясное, звёздное, звёзды висели над нами как крупные яблоки, и вдруг начался звездопад. Саида сказала, что произойдет что-то плохое и много ярких людей погибнет, потому что яркие звезды падают с неба, не дай Бог, как бы, не началась война. И к этому мы тогда не отнеслись серьёзно, ибо война казалась чем-то таким далёким, нереальным. А вышло так, как было предсказано, и из нас, видевших этот звездопад, погибли двое: поэтесса Саида Делба и поэт Александр Бардодым».

Они погибли осенью 1992 года. Саша — 9 сентября, в Гудаутском корпункте, Саида — 30 ноября, во время боёв за село Меркула Очамчирского района. По человеческим меркам, короткие, на первый взгляд, их жизни, но ясные, как те летние звёзды, что упали с неба.

…Не будет преувеличением сказать, что наш друг продолжил традиции Литературного института. Именно отсюда, с Тверского бульвара, 25 уходили на фронт первые студенты, погибшие на «незнаменитой» финской войне. А семинар Ильи Сельвинского вместе со своим руководителем продолжил занятия не в аудиториях, а на полях боёв Второй Мировой…

«Это славная традиция, о которой в наши сугубо деловые, скорее деляческие, годы не вспоминают. Зря! Мы народ не бизнесменов, а поэтов. Саша ушёл, как «невольник чести», как человек не только слова, но и поступка, то есть Поэт», — говорил Лев Озеров, руководитель Сашиного семинара на протяжении пяти лет.

Присматриваясь к студенту Бардодыму, профессор кафедры художественного перевода зафиксировал в своей рабочей тетради (запись 1988 года): «Александр Бардодым: застенчив и смел. Противоречие? Нет, характер. У него не гордыня, а гордость. По всему видать, романтик. Вижу: делает успехи в абхазском языке и в переводах абхазских поэтов. Он открыто полюбил Апсны — как называют Абхазию аборигены. Между оригинальными и переводными стихами устанавливается общность, полезная для тех и для других. В его собственной лирике зазвучали абхазские мотивы».

Эта важная хронологическая зарубка одновременно сжато и лаконично рисует образ нашего друга.

— Москва, Тверской бульвар, — вспоминает студенческие годы Лейла Пачулиа. — Аллеи, которые словно прислушиваются к дыханию листьев, влажная земля и мы — на пути к притихшему на площади задумчивому, кудрявому Пушкину, мы — абхазская переводческая группа, студенты Литературного института, пока ещё приглядывающиеся друг к другу…

Впереди — первые прогулки по замёрзшим старинным московским улочкам. Семинары Льва Озерова и Дениса Чачхалиа. Обсуждение стихов, переводов из абхазской поэзии и прозы, рождение пародий на произведения друзей. Совместные литературные вечера, концерты. И ещё — белоснежная скатерть, расписной дымящийся самовар, аромат свежезаваренного чая и незабываемый вкус пирогов, испечённых Маргаритой Александровной, Сашиной мамой.

И ещё — впереди была война.

Пока твой ангел не заскучал

Та пятница, 14 августа 1992 года, казалась самой обычной. В Абхазии так же светило солнце, на чайных плантациях шёл сбор листа. Депутаты Верховного Совета сошлись в Сухуме, предполагая обсудить проект договора между Абхазией и Грузией. И мало кто знал, что в это время началась разработанная в Тбилиси операция под кодовым наименованием «Меч».

О случившемся родители Бардодыма узнали из теленовостей. Маргарита Александровна вспоминает:

— Саша пришёл вечером домой и говорит: «Я хочу видеть всё своими глазами». — «Сын, ты с ума-то не сходи, у тебя же сейчас на телевидение связи, ты сможешь многое сделать здесь». Он говорит: «Нет, я должен всё видеть собственными глазами». Взглянул на меня, улыбнулся и ушёл в свою комнату.

Утром захожу, смотрю, он одетый лежит на кровати, кровать не расстелена, встает, улыбается, говорит — с друзьями надо встретиться. Я ему отвечаю, чтоб позвонил, если будет задерживаться. Саша ответил: «Конечно». А я вижу — паспорт из кармана торчит… Посмотрела из окна, а он идёт с сумкой, хотя из дома выходил без неё. Оказывается, он ночью сумку собрал и внизу оставил под лестницей. А вечером мне позвонили, что он взял билет и с ребятами-абхазами уехал, через Черкесск. Оттуда прислал телеграмму: «Всё благополучно, скоро будем на месте. Целую, Саша». И пропал на десять дней. Я уже знала, что ехал он в корпункт внештатным корреспондентом Би-Би-Си.

…Это стихотворение Саша написал в ночь перед отъездом — 15 августа. Не на машинке, а от руки, чтобы не разбудить родителей.

Знать о будущем и былом
Опаснейшая из затей.
Чёрный грач зачеркнет крылом
Образ твоих детей.

Коснётся крылом твоего плеча…
Лучше не ворожить!
Пока твой ангел не заскучал,
Можешь ещё пожить.

Можешь прорваться за грань — туда,
Обратно не проскочить…
Ангел скучает. Летит звезда
Птицей слепой в ночи…

Это стихотворение завершает цикл «Триптих». Будто он точку поставил, дописав его. Первое написано Сашей в 1982 году, последнее — в 1992-м. Между ними десять лет. И ни одной пустой строчки, каждая — сама жизнь. Его жизнь. Светлый был человек. Помяните.