Автор: Александр Севастьянов

PUSSY RIOT. ТЕСТ НА СКОТСТВО

Прояви тогда власть жесткость и принципиальность, наказав оскорбление морали и общественной нравственности, глядишь, и не случилось бы «панк-молебна» в Храме Христа Спасителя с участием той же Толоконниковой, находившейся во время музейной случки на последнем месяце беременности.

В том действе не было ни любви, ни секса, ни, само собой разумеется, искусства. А что же было? Был тест на скотство. Тестировали нас с вами, дорогой читатель: настолько ли мы с вами уже оскотинились, чтобы безропотно схавать происходящее. Или еще нет.

К сожалению, надо признать, что тестик тот 2009 года получился очень своевременный. Уже несть числа авторам, отмечающим наше всеобщее одичание, варваризацию, разгуманизацию и деморализацию. Вопрос только, до какой степени? Долетели ли мы уже до самого дна, до предела падения или еще нет? Как далеко зашло наше беспримерное расчеловечивание?

«Скот» — не оскорбление. Это термин и констатация: домашнее животное, живущее бок-о-бок с людьми, но от последних, все же, кое-чем отличающееся. У скотов, в частности, есть табу (собаки, например, инстинктивно избегают инцеста), но нет стыда, нет половой морали. Если вместе с циничными студентами-философами (вспоминаются, к слову, именно «киники-собаки», последователи Диогена) в музей привели бы парочку течных сук и с ними кобелей, они немедленно занялись бы тем же самым без малейшего зазрения совести.

А как же иначе? Есть с кем, есть где, есть чем — какие еще вопросы? Сам Диоген, как известно, публично мастурбировал (поскольку женщины избегали престарелого неряху), выражая при том сожаление, что нельзя удовлетворить голод столь же просто, поглаживая рукой живот.

Вопрос не в том, скоты ли были творцы смелого музейного эксперимента (разумеется, скоты!). И уж конечно не в том, почему не отреагировал президент Медведев, по адресу которого была проведена эта, якобы, политическая аллюзия. Не стоит, как говорят в народе, путать е… с политикой, а тем более ставить нашу нравственную реакцию в зависимость от политического контекста.

Вопрос был поставлен ребром: как мы, люди, отнесемся к такому публичному скотству. Признаем ли скотов за таких же, как мы, людей (на чем они, скорее всего, будут настаивать)? Будем ли с ними общаться, как ни в чем не бывало, подадим руку, похлопаем по спине: «Ну, старик, ты даешь!»? Позволим ли им учиться дальше вместе с нашими сыновьями и дочерьми? Пожмем плечами, расписавшись в том, что «общество» в России сегодня — пустой звук, что есть лишь люди-атомы, что «каждый дрочит, как он хочет», и всем на все и всех наплевать? Не проникнемся ли вдруг сочувствием к мизераблям, не выступим ли в роли коллективного психотерапевта («лечить, а не наказывать»)?

А то, может быть, возьмем с них пример, признаем себя за таких же скотов? Каким резонансом откликнулось их тогдашнее дело в отзывчивой и сексуально напряженной среде студентов и школьников: «А ты мог (могла) бы? А хотел (хотела) бы? А давай попробуем?» и т. д.!

Сомнительный и соблазнительный душок придал акции и национальный состав ее участников. Вот ведь картинка, как по заказу: голые русские скоты под руководящим началом яркой внешности еврея, подчеркнуто облаченного в пикейный жилет, круглые очки и котелок а-ля властители дум конца XIX — начала ХХ века. Еврейский «учитель жизни», как положено по роли, держит на виду бесстыдно-нелепый императивный лозунг, исполненный в излюбленной анархистами цветовой гамме, а русские статисты в меру способностей воплощают писаную еврейскую гадость в жизнь.

Ни дать ни взять новая «русская» революция с участием воскресшего Карла Маркса! Умрешь — начнется все сначала, и повторится все, как встарь… С души, конечно, воротит от такой реинкарнации недавнего прошлого, хотя, с другой стороны, такова, видать, за него заслуженная расплата.

За своих скотов каждый народ платит сам!

Сквернота акции в Биологическом музее заключалась не только в ее мерзкой антиэстетике, не только в попытке создать апофеоз пошлости, не только в извращенно-русофобском духе, не только в публичном надругательстве над святынями, отношение к которым определяет человека, отделяет его от скота. Сквернота еще и в тех «кругах», что пошли по гнилому болоту российского общественного мнения, в поднявшемся сероводородном аромате.

Болото — оно и есть болото. Вот, к примеру, примирительно писал человек с весьма обязывающей фамилией: «Никакого урона — ни морального, ни материального никому нанесено не было» (Александр Храмов).

На мой взгляд, урон был, прежде всего метафизический, на уровне жизненно важных для всего человечества символов. Публичная пощечина нанесена не некоему медведеву, а Любви, Материнству, Отцовству — за такое герои Александра Грина вызывали подонков на смертельную дуэль. Или отхлестывали тростью. И конкретный урон юным душам сверстников «акцедеев» тоже, конечно же, был, а от безнаказанности (отсутствия хотя бы той самой дуэли) он и еще вырастет тысячекратно.

А вот что, поигрывая расхожими научными словцами, отписывал по поводу музейной случки Андрей Ашкеров, доктор философских наук, доцент: «Постиндустриальная эпоха требует новых, более эффективных техник оппонирования самым заклятым врагам, предполагающих их превращение в не менее заклятых друзей. Это и называется символической властью, навык обращения, с которой должен быть одним из важнейших навыков, получаемых путем философского образования».

Свой отклик Ашкеров неслучайно назвал ласково-игриво «Детки». Мальчишки-шалунишки, держите штанишки, девчонки, держите юбчонки. Как же можно наказывать таких милых несмышленышей? Их надо воспитывать, бережно лечить попорченные души…

Нет бы взять доценту всю группку на поруки, на перевоспитание, окружив дружески-отеческой заботой, чтобы проявить над ними свою «символическую власть», полученную «путем философского образования»? Право, вот был бы пример педофилии в хорошем смысле слова — действенной любви к шалунам-переросткам.

Но «милые детки» — уже давно не детки, у них самих уже детки получаются. Это вполне взрослые, до мозга костей порочные люди, активно и сознательно индуцирующие порок в общество. Их воспитывать или лечить поздно и бесполезно. Болезнь приходит извне и поддается лечению. Но порок — не болезнь. Он вызревает изнутри и не лечится, а выжигается. Изнутри же, если на то есть добрая воля пораженного пороком человека. Извне, если такой доброй воли нет.

Я не надеюсь на наше дряблое разложившееся общество, на его способность выжигать пороки или хотя бы дать надлежащий моральный отпор скотам, кладущим ноги на наш стол. Выдрать их, как сидоровых коз, и реально, и виртуально, устроить суд Линча, которого они единственно достойны. Превратить в изгоев, в моральных блокадников, в «киников-собак», которых чураются нормальные люди, как это сделало бы любое здоровое, жизнеспособное, подлинно демократическое общество.

Увы, на это надежды у меня нет.