МЕЖДУ ЖЕЛЕЗНЫМ ЗАНАВЕСОМ

В 1954 году имя этого офицера госбезопасности облетело все газетные полосы зарубежной прессы. Николай Евгеньевич Хохлов (1922‑2007 гг.). Капитан советской разведки, отказавшийся выполнять порученное ему убийство лидера Народно-Трудового Союза и оставшийся на Западе. В Советском Союзе это имя было табу до самого конца коммунистической системы.

Это интервью у Н. Е. Хохлова, проживавшего в Сан-Бернардино (Калифорния) подготовил бывший сотрудник «закрытого сектора» НТС Андрей Окулов. Журнал «Разведчикъ» знакомит с ним своих читателей в качестве взгляда с «того берега».

Вхождение в роль

— Николай Евгеньевич, как Вы попали в разведку?

— В конце сентября 1941 года немецкие войска подходили к Москве. Я рвался на фронт, хотя и был белобилетником. Еще до войны я подал заявления в ГИТИС и в ГИК на факультеты режиссуры. Как бедный студент, подрабатывал художественным свистом на Всесоюзной студии эстрадного искусства. Но как раз в самом начале войны я от эстрады отошел и снимался в Ульяновске в фильме Донского «Как закалялась сталь».

Я с органами никогда не имел дела. Но в сентябре 1941‑го служба разведки меня вызвала из Ульяновска в Москву. На Лубянке меня заверили, что сдача Москвы неминуема, и надо готовить партизанские группы для диверсионных действий в оккупированной столице. От меня потребовали, чтобы я вернулся на эстраду и стал членом артистической бригады, которая в самом деле была бы группой боевиков. Для моих 19 лет разведка была романтикой.

Так все и началось. А кадровым офицером разведки меня сделали лишь в 1951 году, когда я уже проработал десять лет. Сначала — действуя в немецкой форме на территории, оккупированной немцами, а потом по разным легендам за рубежом.

— Во время войны Вы участвовали в подготовке ликвидации гауляйтера Белоруссии Вильгельма Кубе. Как Вам удалось вжиться в образ немецкого офицера и столь блестяще выполнить задание?

— Подготовка заняла больше года и была очень интенсивной. Меня поселили на конспиративной квартире, где также жил один немецкий антифашист, Карл Клейнюнг. Мне была уделена роль старшего лейтенанта тайной полевой полиции, а Карлу предстояло стать моим адъютантом. У этой особой полиции было право действовать в гражданской одежде, и это нам очень помогло на оккупированной территории. Однако к военной форме тоже надо было привыкнуть, как и к немецкой муштре. С Карлом мы не только говорили исключительно на немецком языке (он почти не знал русского), но и систематически посещали лагерь военнопленных в Красногорске, изучая поведение немецких военных. Также пришлось заниматься со специалистами по немецкой культуре, истории фашизма и его ритуалов. Меня даже научили барабанить на пианино и напевать «Лили Марлен».

В конце концов нас отправили в качестве военнопленных в Оболовский лагерь, где мы прожили месяц среди немцев. Я не был разоблачен. Не был я разоблачен и в Минске, где для собственной уверенности мы с Карлом провели вечер в офицерском клубе. Моему адъютанту разрешили сопровождать меня, хотя сидеть он был обязан за отдельным столом для низших чинов. В общем, все обошлось и вошло в историю, когда был ликвидирован Кубе. Думаю, что помогло мое легкомысленное отношение к опасности, свойственное ранней молодости.

Ликвидировать Керенского

— После войны Вы получили задание убить Керенского. Почему оно было сорвано?

— В феврале 1952‑го Керенского собирались сделать председателем объединенного Комитета русской эмиграции для координации борьбы с большевиками. Сталин испугался и приказал через Игнатова, руководителя органов в то время, поручить генералу Судоплатову немедленно ликвидировать Керенского, который тогда жил в Париже. А из зарубежных специалистов Судоплатова, офицеров, знакомых с Парижем, знающих языки, способных не только легко попасть туда, но и свободно там передвигаться, под рукой оказался я один. И Судоплатов легкомысленно назвал Сталину мое имя.

Но Судоплатов не учел одного — такое задание я никогда не принял бы. По моральным соображениям. Правда, во время операций на оккупированной территории мне пришлось застрелить немецкого солдата, но это было необходимо, иначе он выдал бы нас карателям. Не только наш отряд, но и вся деревня, приютившая нас, были бы уничтожены.

С документами на имя одного «искусственно созданного» для меня австрийца Хофбауера произошли некоторые неприятности во время таможенного контроля при моем возвращении в Австрию из Швейцарии. Но такие инциденты были обычным явлением в жизни австрийских коммерсантов. В то время я уже пытался уйти из разведки и потому преувеличил значение этого мелкого инцидента.

Судоплатов не знал, что я все уладил с австрийскими властями. Поэтому, отдавая мне приказ о ликвидации «человека в Париже», генерал сообщил мне, что его службе удалось получить подлинный швейцарский паспорт. Но я категорически отказался от задания. Такой поступок в обычных условиях означал бы расстрел и ссылку моей семьи. Но решение об отказе я принял вместе с моей женой — Яной Хохловой, и мы были готовы идти на любой риск.

С известной точки зрения Сталина, генерал, как мой многолетний начальник, отвечал за мою лояльность головой. Открой он настоящую причину срыва операции — мы погибли бы. Не только карьере Судоплатова пришел бы конец, но и он сам вряд ли бы уцелел. И генерал решил солгать. Он заявил Сталину, что, как внезапно выяснилось, мои австрийские документы не могут быть использованы для передвижения по Европе из‑за досадного инцидента с таможней. Ложь исключительно опасная, но генерал, видимо, ничего другого придумать не смог. Однако эта примитивная ложь сработала — жизни генерала, моя и моей семьи, да заодно и Керенского были спасены.

Хрущёв принимает решение

— В 1953 году в Москве принимается решение о ликвидации одного из лидеров Народно-Трудового Союза (НТС) Георгия Околовича. Кто его принимал?

— Решение о ликвидации Околовича было принято лично Хрущёвым, и он вынес его на Политбюро. Хрущёв тогда старался создать образ активного и энергичного деятеля, целя на место Маленкова, в то время генерального секретаря ЦК. После восстаний в «народных демократиях» и поимки нескольких людей Околовича на территории Советского Союза вожди очень опасались, что россияне в конце концов проснутся и Политбюро придется так же, как их коллегам в Восточной Германии, удирать в панике куда попало. Решение было принято в конце лета 1953 года.

Хрущёв вообще забирал в то время органы безопасности в свои руки. Ненавидя Судоплатова за его откровенные высказывания о руководящей роли Хрущёва в террористических акциях органов, кандидат в генсеки выдвинул Панюшкина на роль шефа разведки и в тесном контакте с ним разработал план устранения Околовича.

Заместивший Судоплатова полковник Студников по каким‑то неизвестным мне причинам решил, что Хохлов, хорошо знакомый с Западной Европой и много раз там бывавший, подойдет для такой операции. Я думаю, что полковник Мирковский, Герой Советского Союза и мой непосредственный начальник по работе в Австрии, рекомендовал меня. Бедному Мирковскому, очень хорошему и честному человеку, пришлось потом дорого заплатить за свое доверие ко мне. Но я знал, как Мирковский презирал деятельность спецслужб, называя всех нас и себя в том числе «мусорщиками революции». Он, наверное, испытал облегчение, когда в 1954 году, после провала операции, ему предложили уйти в отставку.

Мне передали все секретные материалы по НТС. Из многочисленных и толстенных папок возникал зловещий образ опасного и активного врага советской власти. Чекисты умышленно преувеличили угрозу со стороны НТС, чтобы получить больше полномочий, должностей и денег на борьбу с этой вражеской организацией.

Как руководитель зарубежной части операции, я нес ответственность за подбор исполнителей и контроль над ними и в Союзе, и за рубежом. И хотя впоследствии, когда их привезли в Москву, приказ об убийстве дал им сам Студников, их непосредственным куратором был «капитан Иосиф», то есть я. Они были мне хорошо известны. Циничные, прожженные преступники и убийцы, зарекомендовавшие себя еще в Испании, где они проводили террористические акции. Такой рабочий «коллектив» позволил бы мне надежнее скрыть от моего руководства мои действительные намерения. Я понял, что буду нести прямую ответственность за гибель Околовича и обязан это предотвратить, иначе все мои заверения Яне, да и себе, что я категорически против убийства, превратились бы в пустую браваду.

Медленная смерть

— Вас заставили сотрудничать с ЦРУ?

— Я никогда не сотрудничал с ЦРУ! Не пошел бы на это ни за какие коврижки. Они допрашивали меня по ходу следствия, связанного с покушением на Околовича. Но я обсуждал с ними только те детали и ту агентуру, которая все равно становилась им известна по ходу следствия. После пресс-конференции ЦРУ просто посадило меня в отдельный военный самолет и доставило в США, где поселило в небольшом домике за пару кварталов от Белого дома.

Эту изоляцию я терпел до осени, поскольку работал над серией статей для одного из журналов. Когда статьи были напечатаны в ноябре-декабре, и я получил достаточно гонораров, чтобы вернуть ЦРУ небольшие суммы, которые одолжил у них, я потребовал от Государственного департамента или возвратить меня в Германию, или освободить от «протекции» ЦРУ. Правительство США дало мне право проживать в их стране без контроля со стороны ЦРУ.

— КГБ не простил Вам срыва операции по убийству Околовича. Что Вам известно о попытках ликвидировать Вас? Сколько их было?

— Прямых сведений обо всех таких попытках у меня, конечно, нет, но вот два из таких спецзаданий оказались довольно успешными. Весной 1957‑го я переехал в Париж, чтобы там дописать свою книгу. Среди моих знакомых в Париже оказалась и некая Христина Краткова, которую я встретил еще в Нью-Йорке. Симпатичная старушка из первой волны эмиграции быстро завоевала доверие и моих друзей. Потом, много лет спустя, я узнал, что советский агент Краткова (та самая) успешно участвовала в убийстве перебежчика Кравченко (Виктор Кравченко, автор книги «Я выбрал свободу», вышедшую на английском языке в 1946 году — Ред.). Она, кстати, оказалась специалистом по особым ядам и даже имела научную степень в этой экзотической области знаний.

Получив задание ликвидировать Хохлова, Краткова подошла к нему научно. Я должен был умереть естественным путем — от тяжелого, но, в общем, известного заболевания. Христина Павловна, последовав за мной в Париж, начала отравлять меня постепенно. Процесс был похож на обыденное отравление пищей. Мне с каждым днем становилось все хуже, и от смерти меня спас только счастливый случай — мои друзья в Германии предложили мне переехать туда. Как только я уехал из Франции, все симптомы «тяжелого желудочного заболевания» моментально прекратились.

Но агент Краткова не собиралась сдаваться. Подход был изменен. Хохлов должен был умереть от новоизобретенного яда, так закамуфлированного, что результаты вскрытия показали бы гибель от промышленного яда, используемого для уничтожения грызунов. Однако этот яд — таллий — мог убить человека только с очень подорванным здоровьем. В Москве специалисты из секретной лаборатории КГБ крупинку таллия превратили в радиоактивный изотоп. Агентам же удалось подбросить ее мне в чашку с кофе. Замысел был в том, что крупинка поразит меня изнутри лучевой болезнью, а потом быстро исчезнет. Эффект таллия, однако, останется и должен будет сбить с толку докторов. Так и случилось. Фактически я был приговорен к смерти, и, несмотря на то, что американские доктора во Франкфуртском военном госпитале многие недели трудились над моим спасением, — почему я все‑таки выжил, так и осталось неясным.

«Бьенвеню, мсье Никола»

— Вскоре после этого Вы попали в Южный Вьетнам. Как и почему это случилось?

— Таллий лишил меня всех волос и на теле, и на голове. Лысый, с лицом, покрытым шрамами от язв, я поехал в Америку, где выступал во многих городах с лекциями. К весне 1958 года я вернулся в Германию, и там один мой знакомый, часто посещавший Южный Вьетнам, сообщил мне, что меня приглашают туда для серии лекций о Советском Союзе.

В Сайгонском аэропорту вместо агента по лекциям меня встретил человек в белом гражданском костюме и заявил, что ему приказано отвезти меня на встречу с одним важным лицом. Он отвез меня прямо в президентский дворец. В дальнем углу кабинета стоял большой рояль, покрытый тигровой шкурой с оскаленной пастью, свисавшей над человеком в национальном костюме. Этот человек поднялся, и я увидел, что он был маленького роста. Подойдя ко мне с рукопожатием, он заявил: «Я — Нго Дин Дьем, президент этой страны. Бьенвеню, мсье Никола». В последующие годы моей работы во Вьетнаме я так и остался «мсье Никола».

Никаких лекций, конечно, не планировалось. Дьему нужен был личный советник, убежденный антикоммунист, но не зависящий от ЦРУ. Его контакты в США рекомендовали меня. Я спросил президента, почему он уверен, что я не завишу от ЦРУ. Оказалось, что ЦРУ характеризовало меня как честного и убежденного антикоммуниста, но предупреждало, что контролировать меня невозможно. Президент заявил со смехом, что это предупреждение и было для него необходимой рекомендацией. Дьем явно не доверял ЦРУ и, как он тут же рассказал мне, — не без оснований…

Впоследствии Дьем и его брат были убиты (2 ноября 1963 года — Ред.). Убийства были организованы агентами ЦРУ по приказу посланника президента Кеннеди — Каббота Лоджа. Все эти маневры посланников Кеннеди в Южном Вьетнаме и политические махинации ЦРУ привели к позорному поражению американских военных сил в Южном Вьетнаме и полной победе коммунистов. Но корни этого провала были ясны уже в те летние дни 1958 года, когда Дьем рассказывал мне о тревожных сигналах из сельских местностей вблизи 38‑й параллели, границы между Севером и Югом, сообщениях о людях в необычной военной форме, появлявшихся в деревнях с неизвестными целями.

Дьем поручил мне как бывшему советскому разведчику и партизану разобраться в этих сигналах и разработать план нужных противодействий. Я это сделал, и вскоре появился план «Бин Мин», объявлявший о начале коммунистической агрессии с целью захвата Южного Вьетнама и предлагающий меры для блокирования этой агрессии. Этот план не удалось осуществить из‑за слепоты, случайной или умышленной, резидента ЦРУ в Сайгоне и его начальников в Вашингтоне. Если бы эта клика не ввела в заблуждение президента Кеннеди, северным коммунистам не удалось бы захватить Юг. План «Бин Мин» сработал бы.

Об этом я рассказываю в новой версии книги как очевидец, побывавший там и получавший сведения непосредственно от Дьема и его окружения. Именно из‑за того, что я не только привожу факты, но и называю конкретные имена виноватых, американское издательство Ваllantine отказалось переиздать мою книгу с новой главой о Вьетнаме и Южной Корее. Контракт уже был заключен, я даже получил аванс, но когда чиновники из разведывательной общины (как они сами себя называют) узнали о дополнительной главе, издание было заблокировано. И это в стране, где, как говорят, существует свобода прессы. О вмешательстве ЦРУ я узнал непосредственно от одного из главных редакторов издательства. Думаю, что сейчас происходит нечто подобное. Американские издательства принимают книгу восторженно, а потом скромно затихают и после долгого молчания просто возвращают рукопись без лишних объяснений. А что им объяснять? Стыдятся правды.

— Правда ли, что Вы готовили антикоммунистических вьетнамских партизан для заброски на Север?

— Заброска партизан на Север как ответ на заброску вьетконговцев на Юг была логичной частью плана «Бин Мин». И вообще ЦРУ очень не нравилось, что, разработав план «Бин Мин», я опирался на идеалистов, а не на платных наемников, как практиковало ЦРУ. Их офицер сам мне говорил, что вьетнамские идеалисты ненадежны. Изменится политика США, и они пойдут своим путем. А допускать это никак нельзя. В общем, типичная церэушная лапша.

Когда я уезжал в 1961‑м из Сайгона, обещав Дьему вернуться, то нам всем было уже ясно, что правительство США не даст вьетнамцам самим справляться с северной агрессией. Президента Кеннеди сбили с толку вероломные советники. Этот бред продолжался Джонсоном, пока не привел к позорному поражению Штатов и их «разведывательной общины».

«Всё было сделано правильно»

— Почему Вы рассказали о роли Вашей жены в срыве операции по убийству Околовича? И что случилось с Вашей семьей после этого?

— Я ведь не «переходил» к НТС, а пришел к Околовичу, чтобы предупредить его. Политического убежища я никогда не просил. Если американцы не схватили бы меня, я намеревался вернуться обратно. И с семьей тогда ничего не случилось бы.

— Как же Вы могли вернуться обратно, если убийство было бы сорвано?

— Очень даже просто. Оба исполнителя были известны в Западной Германии, откуда были родом и имели семейные связи. Один из них свободно мог быть «опознан». Тогда я мог «удрать». Мне попало бы за выбор агентов, но не очень. Изначально выбирал их не я. Ну пожурили бы. Если бы Околович держал рот на замке, я отделался бы легко. К сожалению, он этого не сделал.

Схватив меня, американцы отвезли меня на одну из их конспиративных квартир и сфотографировали. Уходить обратно было поздно. Когда это стало бы известно КГБ, мне предстояло быть автоматически присужденным к высшей мере наказания, но это как раз волновало меня меньше, чем неизбежная судьба моей жены.

Поэтому в 1954 году я согласился дать пресс-конференцию в Бонне и решил открыть роль моей жены в предотвращении убийства. Расчет был простой, хотя многим в то время он и показался необъяснимым, — превратить мою жену в человека, получившего мировую известность. Эта внешне рискованная стратегия полностью сработала.

Могу только привести слова Яны, сказанные мне в 1992 году, когда после указа Ельцина о моем помиловании я, наконец, встретился с ней в Москве: «Что ты беспокоишься о прошлом? Все было сделано правильно. И, как видишь, все обошлось хорошо».

(Янина Тимашкевич, жена Хохлова, больше не вышла замуж. После пяти лет ссылки в Сыктывкаре, где была возможность работать, она поселилась в г. Иваново. — Ред.).

Помилование

— Вы — единственный перебежчик из спецслужб, который был реабилитирован?

— Я не был реабилитирован, но в Москву мне удалось вернуться. В 1991 году, после неудавшегося путча, в прессе много писали о спецчастях госбезопасности, которые отказались идти в Белый дом и атаковать законное правительство. После поражения заговорщиков непокорных не наказали. Наоборот — все они были повышены в званиях и многие даже награждены (командир «Альфы» Герой Советского Союза В. Ф. Карпухин был снят с должности — Ред.). Причина такой необычной реакции властей была объяснена просто: отказ выполнить преступный приказ преступлением не является.

Я зацепился за эту формулировку и написал письмо в КГБ, в котором задал ехидный вопрос: почему же те офицеры госбезопасности, которые отказались от преступных заданий или сорвали их, были автоматически присуждены к высшей мере наказания? Я привел свой пример. Напомнил, что я был приговорен к «вышке» за срыв как раз таких уголовных преступлений. Ну и имел нахальство заявить, что было бы логично, если председатель КГБ задал бы такой вопрос самому президенту России. Каково же было мое удивление, когда через неделю я получил письмо от КГБ. В нем вежливо сообщалось, что председатель КГБ прочел мое письмо и намерен обсудить его с президентом. Я посчитал это письмо бюрократической отпиской.

Однако вскоре после письма от КГБ на факс факультета психологии при Калифорнийским штатном университете, где я уже давно работал профессором, пришло на мое имя письмо от некоего Николаса Беттела, члена Британской палаты лордов. Он хотел бы встретиться со мной в Москве, чтобы узнать от меня и Яны детали нашей истории. На всякий случай я обратился в консульство с дурацким вопросом, не дадут ли они мне визу в Москву. Консульство ответило, что вообще‑то дело несложное, но в моем случае они должны получить специальное разрешение от МИДа в Москве, а ничего такого к ним не поступало. Если поступит, мне сообщат.

И вдруг произошло что‑то совершенно непредвиденное. Консульство прислало мне не только визу на месяц, но и копию президентского указа на мое имя, в котором Ельцин объявлял о моем помиловании и закрытии моего дела. Вот этого я совсем не ожидал. Более того, продиктовав утром текст указа о моем помиловании, Ельцин не разрешил ставить автоматически его подпись под указом, а приказал подготовить окончательный текст с тем, чтобы после обеда, вернувшись в кабинет, он мог бы его проверить и сам поставить свою подпись. Не знаю, что он думал или чувствовал… В середине мая я встретился с Беттелом во Франкфуртском аэропорту, и в тот же день наш самолет приземлился в Москве.

— Говорят, что разведчик не имеет права рассуждать, он должен выполнять приказ…

— Во время процесса над нацистами в Нюрнберге фашистские преступники все время утверждали, что они всего лишь «выполняли приказ». И судьи, и все мировое общественное мнение признало, что выполнение преступного приказа тоже есть преступление. Преступников строго наказали. В мирное время честный разведчик обязан «рассуждать».

ОКУЛОВ Андрей Владимирович, родился в 1960 году в Ленинграде. В 1980 году вместе с матерью (бывшей политзаключенной Юлией Вознесенской) выдворен из СССР в ходе так называемой предолимпийской чистки. Количество онлайн казино растет с каждым годом, но далеко не каждое может похвастаться превосходными бонусами и моментальными выплатами без верификации аккаунта, казино Победа начало свою работу относительно недавно, но оно уже стало очень популярно среди русскоязычных игроков.

В 1980 году опубликовал свою первую статью в «Посеве», осенью того же года начал сотрудничать в редакции журнала. В Народно-Трудовой Союз вступил 1 мая 1981 года. В том же году начинает издавать газету для моряков «Вахта» (выпустил семь первых номеров), выезжает на портовые операции (Антверпен, Роттердам, Канарские острова).

В 1983 году поступает на работу в «последнюю белоэмигрантскую разведку» — «Закрытый сектор» НТС (кличка — «Степан»). Работая «участковым» (инструктором) в Лондоне, одновременно сдает экзамен английского языка и заканчивает «Колледж журналистики» на Флит-Стрит.

В 1983 году возвращается во Франкфурт — на работу в редакции «Посева». С 1996‑го по 2000 год — заместитель главного редактора журнала «Посев». В 1997 году переезжает в Москву. Редактор-переводчик в «Мост-Видео». С декабря 2003 работает редактором международного отдела Общенациональной газеты «Россiя».

В 2006 году выходит его книга «Холодная гражданская война», рассказывающая о самой известной антисоветской организации русской эмиграции. В настоящее время живет в Берлине.