«Чекист должен иметь горячее сердце, холодную голову и чистые руки». Эти слова Дзержинского вполне могут войти в сборник лучших афоризмов всех времен и народов. А уж сотрудникам органов внутренних дел и спецслужб следует эти слова не просто вызубрить, но ни в коем случае ничего не перепутать. Человек с чистым сердцем, но горячей головой — это дурак. Человек с холодным сердцем, стерильно чистой головой и горячими руками — не только дурак, но еще и преступник. И забвение этой истины ведет, порой, к весьма печальным последствиям.
На минувших выходных наши спецслужбы предотвратили теракт, однако никакого гула одобрения по поводу успешной операции спецслужб и спасения Москвы от нового взрыва не слышно. В приватных разговорах в прессе и даже, что интересно, в официальных правительственных газетах, обсуждается один-единственный вопрос: кто нас обманывает: спецслужбы или террорист? И на человека, который скажет, что, скорее всего, удалось действительно предотвратить теракт, посмотрят, как на чудака. А почему так? Всему виной смерть после допроса от полученных телесных повреждений главного подозреваемого, бывшего подводника Александра Пуманэ, задержанного за рулем начиненного взрывчаткой автомобиля.
Не будем из себя строить кисейных барышень. Когда террориста берут в процессе подготовки преступления, показания из него иной раз приходится выбивать. Это бывает необходимо, чтобы предотвратить новое страшное преступление. Но выбить показание и убить главного свидетеля — это нечто прямо противоположное. Изображать из себя горячих парней лицам, расследующим серьезный теракт, категорически противопоказано. Помимо потери главной ниточки к организаторам теракта, если таковые действительно существовали, те, кто довел Пуманэ до смерти, бросили густую тень сомнений на всю официальную версию происшедшего.
Вывод «мнения народного» был прост: раз свидетеля убили, значит, что-то там нечисто. Посыпались версии про провокацию властей, про подставу боевиков, в лучшем случае про имитацию бурной деятельности, которая должна реабилитировать спецслужбы. Всё это усугубляет вину тех, кто недолжным образом обращался с подследственным, и тех, кто сообщал в прессу противоречивую и часто абсурдную информацию. Ведь в этом случае именно по их вине операция по предотвращению теракта превратилась в трагифарс. И скорее подорвала доверие к тем, кто нас должен охранять, чем его укрепила.
21 сентября. Кому нужно плохо спать по ночам?
В отношении оперуполномоченного отдела по борьбе с терроризмом аэропорта Домодедово капитана Михаила Артамонова заведено уголовное дело по статье «Халатность, повлекшая смерть человека». В связи с заведенным на капитана Артамонова делом некоторые издания уже поспешили сделать вывод: «Власть нашла очередного стрелочника, на которого и свалят всю ответственность за теракты».
Есть такие слова-паразиты, которые произносишь— и вроде бы все понятно. Например— слово «стрелочник». То есть маленький человек, на ответственность которого начальники сваливают свои большие проколы и который «не виноват по определению». «Не виноват» не потому, что на самом деле ничего плохого не сделал, а потому, что «по определению» виновато начальство.
Спору нет, перекладывать ответственность на нижестоящих и прятаться за их спинами у начальства в обычае. Но разве сбежавший с поля боя солдат может оправдаться тем, что генерал отдал неправильный приказ, а главнокомандующий вообще спрятался в столице за толстыми стенами? У каждого есть свое место и свой долг, который он должен исполнять. И люди гибнут отнюдь не только потому, что начальник чего-то недоучел, но и потому, что подчиненный решил не слишком усердствовать в исполнении. А может, и подзаработать на неисполнении.
Капитан, которого хотят привлечь к ответственности, не был простым постовым милиционером. Он был оперуполномоченным по борьбе с терроризмом. То есть был поставлен на переднем краю войны с террором. У человека на этом месте не должно быть не то что наплевательского отношения к обязанностям, но и маломальской самоуспокоенности. На такие должности вообще не следует брать тех, кто слишком хорошо спит по ночам.
У братьев Стругацких в романе «Жук в муравейнике» есть прекрасная формула того, как должен воспринимать мир тот, кто поставлен предотвращать такого масштаба угрозу: «Нам разрешено слыть невеждами, мистиками, суеверными дураками. Нам одно не разрешено: недооценить опасность. И если в нашем доме вдруг запахло серой, мы просто обязаны предположить, что где-то рядом объявился черт с рогами, и предпринять все меры. Вплоть до организации производства святой воды в промышленных масштабах».
Что же произошло вместо этого? Террористки, взорвавшие самолеты, и сопровождавшие их боевики были задержаны в аэропорту простыми постовыми, которым что-то показалось подозрительным. После чего специалист, основная функция которого— находить террористов, их отпустил, и прямо из его кабинета они отправились покупать билеты на рейсы, ставшие последними для десятков людей. Сотрудник милиции, обязанный почувствовать, выискать, с позволения сказать, «вынюхать» террориста— не смог или не захотел этого сделать. Самое страшное в этом деле — приводимые прессой мнения коллег проштрафившегося милиционера. Они считают, что Артамонова просто «подставили», и на его месте мог бы оказаться любой. То есть любой из них отпустил бы террористов. И самое абсурдное, что подобное «сложившееся положение вещей» почему-то считается «объяснением» и даже «оправданием».
22 сентября. Стучать надо чаще?
Воссоздание агентурной сети органов безопасности и расширение деятельности по негласному информированию правоохранительных органов. Таков один из рецептов борьбы с терроризмом, названый на закрытом внеочередном заседании Совета Федерации, посвященном событиям в Беслане. Сенаторы приводят впечатляющую цифру, доказывающую эффективность агентурной работы. За последние годы именно благодаря агентурным данным было предотвращено около 200 терактов.
Хотя никакой статистики и не нужно. И без нее широко известно, что агентурная работа является самой эффективной формой деятельности спецслужб. Никакие «профилактические меры», никакие «системы наблюдения» не могут дать того эффекта, который дают живые люди, сообщающие ценную информацию. Спецслужбы и созданы первоначально прежде всего для агентурной работы.
Но у нас в России сложилась ситуация, в которой агентурная деятельность спецслужб и любых других органов правопорядка очень серьезно осложнена. Любое осведомление спецслужб считается «стукачеством» и в обществе решительно не одобряется. Причина вполне понятна— за последние годы нам внушили, что в нашей истории был большой период, когда доносительство всех на всех было широко распространено, и существовали якобы две России— «та, которую сажали и та, которая сажала». Сложился и классический образ «стукача», то есть негодяя, который использует возможность написать донос для сведения личных счетов, решения семейных или служебных проблем и так далее.
Этот образ, безусловно, раздут, но, все же, увы, не совсем ложен. В период «ежовщины» на какой-то момент в Советском Союзе сложилась альтернативная форма коррупции правоохранительной системы — не менее отвратительная, чем коррупция денежная. С помощью государства допущенные к карательной системе люди решали личные проблемы. Однако когда атмосфера была прочищена, то с большим количеством грязной воды выплеснули и ребенка. С периода «десталинизации» стукачеством стали считать сообщение органам какой-либо информации, в том числе и реальной информации о реальных преступлениях. В результате — вместо очищения общественной атмосферы получилось, наоборот, ее загрязнение. Развитие неуставных отношений в армии, превратившихся в практически криминальные, многие исследователи связываются именно с развитием культа «недоносительства». Молодым солдатам навязывалось убеждение, что жаловаться на старослужащих, даже когда те творят бесчинства, — «западло».
Принцип «ничего не вижу, ничего не слышу, ничего никому не скажу» стал у нас печальной нормой. Единственными стражами «общественной безопасности» остались бабушки у подъездов. Когда наряду с простой преступностью в жизнь наших городов вошел терроризм, это «ничего не вижу» стало для нашей страны стратегической угрозой. Возможности в агентурной работе и негласном сборе информации у спецслужб ограничены. А открытый сбор информации неэффективен, поскольку люди банально боятся. Свидетельство и в самом деле может стоить головы. Поэтому альтернативы тайному сбору информации у государства сейчас нет. Однако оно обязано обеспечить такие формы работы с информаторами, при которой свести счеты и решить проблемы с помощью ложного доноса будет нельзя.
23 сентября. Дело Буданова как Дело Дрейфуса
Спор по поводу дела полковника Буданова стал невольной причиной предотвращения нового теракта в Москве. Московский водитель Сергей Аветисян поссорился с двумя пассажирами из-за этого дела. После потасовки двое мужчин, первоначально направлявшихся к универмагу «Рамстор», бежали, оставив в руках водителя сумку, в которой оказалась 400-граммовая тротиловая шашка.
Исторические аналогии всегда вещь рискованная, но иногда они могут нам раскрыть кое-что в современности. Я позволю себе провести одну аналогию, хотя и довольно условно. По своему политическому значению сегодня дело Буданова приблизилось к «делу Дрейфуса», которое столетие назад сотрясало Францию.
Эта страна разделилась на примерно равные группы дрейфусаров и антидрейфусаров. Они поливали друг друга в газетах, дрались в парламенте и даже устраивали друг с другом дуэли со смертельным исходом. А начиналось дело тоже как чисто уголовное и вроде бы вполне понятное. Капитан Дрейфус был уличен в передаче секретных материалов французского генштаба германской разведке. Доказательства, казалось бы, были несомненными и его осудили. А потом появилась информация, что Дрейфуса, возможно, подставили, — германским шпионом был совсем другой человек, ловко подделавший подпись капитана. В генштабе об этом догадывались, но предпочли подлинного виновника покрыть, свалив на Дрейфуса всю вину. Защитники Дрейфуса при этом утверждали, что те, кто его подставил, руководствовались антисемитскими соображениями.
Когда все это стало известно, страна раскололась. Консервативный лагерь считал, что важнее престиж армии и государства, а потому Дрейфус должен сидеть. Лагерь либеральный полагал, что Дрейфуса надо немедленно освободить, а его невинное осуждение использовать для удара по засевшим в армии монархистам. Страну трясло 10 лет, прежде чем президент республики сперва помиловал Дрейфуса, и прошло еще 10 лет, прежде чем тот был полностью реабилитирован. И лишь первая мировая война сплотила расколотую Францию в единую нацию.
История, подобная истории с московским таксистом, показывает, что дело Юрия Буданова превратилось в своеобразный политический оселок. По отношению к нему «своих» отличают от «чужих», вменяемых оппонентов от невменяемых. За те несколько лет, что оно тянется, ни власти, ни суду так и не удалось найти того решения, которое примирило бы споры. Напротив, чем больше обостряется террористическая опасность в стране, тем с большим накалом разгораются споры вокруг Буданова. Одни видят корень всех бед в том, что иной раз «таких, как Буданов» вовремя и строго не наказывали. Другие настаивают, что войскам в Чечне надо было в принципе действовать «по-будановски». Третьи видят причину бед не столько в том, что Буданова осудили или не осудили, сколько в самой неспособности власти принять четкое и честное решение и его внятно обосновать.
И то, что дело Буданова воскресло вновь вскоре после Беслана, вполне закономерно. Так же, как вполне закономерно, что оно вновь обнаружило боязнь ясных и обоснованных решений, стремление опять «оттянуть ситуацию», не обозляя ни одну из сторон конфликта. Власть заискивает перед чеченской и чеченолюбивой общественностью и в то же время трусит признаться перед русским обществом в том, что она заискивает и вынуждена заискивать. И эта трусость только усугубляет раздирающий Россию кризис и обостряет внутренние противоречия.
24 сентября. Кто защитит чучхе?
Есть такой бородатый, но народно любимый анекдот про то, как муж приходит домой и бьет жену в глаз. «Вань, за что?» — кричит жена. На что муж отвечает: «Было бы за что— вообще убил бы...»
В современном мире есть страны, с которыми обращаются по тому же самому принципу: бьют — по крайней мере, словесно, для профилактики. А будет за что— вообще убьют... Несколько лет назад президент Буш объединил эти страны под общим названием «ось зла», которая виновата едва ли не во всех бедах мира, включая терроризм. Это Ирак, Иран и Северная Корея. С Ираком как с самым слабым из «мировых злодеев» вопрос уже решили. И теперь в Вашингтоне, похоже, мучительно выбирают следующего кандидата на «перевоспитание».
Северная Корея кандидат подходящий, поскольку непопулярна в мире до крайности. Каждый раз, когда в КНДР чихнут, в мировых СМИ начинается истерика. Ким Чен Ира все время подозревают в том, что он то ли оружие массового уничтожения испытывает, то ли туннель от Пхеньяна до Вашингтона роет. При этом никаких объективных оснований для того, чтобы считать этот реликт коммунизма угрозой миру— нет. Вы припомните, чтобы Северная Корея за последние 50 лет с кем-то воевала, на кого-то напала, ввела войска в другую страну?
Вся ее вина ограничивается тем, что более полувека назад корейские коммунисты попытались с подачи Москвы и Пекина объединить под своей властью всю Корею. То же самое двадцатью годами позже сделали вьетнамские коммунисты. При этом Вьетнам, который, кстати, после этого воевал с Китаем, вводил войска в Кампучию, никто врагом человечества не считает. Победителей не судят. А КНДР свою войну проиграла, и северокорейский режим, оставшийся после распада СССР и реформирования Китая без надежных покровителей, живет в постоянном страхе. Ставшие анекдотом «идеи чучхе», «опоры на собственные силы», тоже ведь не от хорошей жизни возникли. Они являются проекцией того факта, что рассчитывать КНДР и в самом деле не на кого. И надеяться особенно не на что — рано или поздно сомнут.
Ким Чен Ир — политик совсем не фанатичный, скорее наоборот: циничный. Он вполне сознательно выбрал в этих условиях позу опасного сумасшедшего, с которым рискованно связываться. В таком качестве он, может быть, и в самом деле протянет время до тех пор, пока у его режима и его страны появятся какие-то новые шансы. Рассчитывать КНДР может разве что на своего соседа и формально лютого врага — Южную Корею, которая будет совсем не против, в случае объединения двух стран, получить в свои руки северокорейский военный потенциал и то самое ядерное оружие, в создании которого подозревают северян. Но появление сильной Кореи не входит в интересы ни Китая, ни США, ни Японии и мирного объединения двух государств без предварительного стирания Севера в порошок никто не допустит. Такое объединение было бы выгодно только России. Поэтому на фоне общей истеричности корейская политика России отличается миролюбием и сдержанностью. Но благонамеренности в данном случае мало— необходима еще и решительность.
26 сентября. В ожидании человека с ружьем
Ну вот и начался очередной призывной сезон. Вновь в военкоматах и медкомиссиях будет богатый покос косящих от армии призывников. А у нечистых на руку военкомов — еще и богатый урожай взяток. Тщетно будут ожидать желающих отслужить в тяжелых условиях на год больше комиссии, отвечающие за организацию альтернативной службы». У нас ведь не оружие брать в руки боятся, а от тяжести — чаще всего неоправданной и никому не нужной — бегут.
А пока призывники косят, мы обсуждаем, что же делать с нашей армией. В этом-то главная беда. Уже полтора десятилетия дискуссии об армии ведутся у нас так, как будто бы это старая ненужная вещь, которую не совсем понятно куда девать. Выбросить жалко, а поставить некуда. Вот и решаем: то ли ножки подпилить, то ли двери выломать, то ли покрыть лаком.
Все обсуждения армейской реформы в обществе сводятся к тому, что нужно сделать армию, в которой служить будет не надо, которая много денег не потребует, и вообще никому не создаст лишних проблем. Все это особенно странно в стране, которая последние 10 лет постоянно вовлечена в военные конфликты, ведет миротворческие операции, грозит ворогам превентивными ударами, и так далее. В последний месяц нам уже и высшие должностные лица сообщили, что страна ведет войну. А для воюющей страны армия является предметом первой необходимости. И вопрос должен стоять не «что нам с ней сделать», а «что нам сделать для нее». И прежде всего придется отвечать не на вопрос: «Как нам в армии не служить», а на вопрос: «Как сделать так, чтобы армия была способна отразить любую агрессию».
Россия— огромная континентальная страна. Она не может, как США или Великобритания, закрыться флотом, ее границы не гарантированы силой других держав, как у Германии и Франции. Если иметь наемную армию— то уже для элементарной самозащиты придется иметь армию таких размеров, оплатить которую мы не в состоянии. Иметь контрактную армию, которая способна нас защитить, нам не по средствам, а та, которая по средствам, не будет способна нас защитить. Кроме того, даже в век высоких технологий, основой армии все равно остается «человек с ружьем». Современная война — и военные действия Америки в Ираке это доказали — несмотря на любые технические новшества, все равно ведется людьми, вооруженными стрелковым оружием. Для достижения нужного результата этих людей с ружьем должно быть много.
Сейчас наше общество почти не прилагает усилий для того, чтобы исправить внутриармейскую ситуацию, полагаясь на то, что тот, кто не хотел служить — все равно откосит, а кто не откосил, то так тому и надо. А по-хорошему — необходимо улучшать условия службы. Не вымаривать людей голодом и холодом. Нанять не миллион солдат, а несколько десятков тысяч старшин и прапорщиков, своеобразных «центурионов» с драконовскими полномочиями, которые наведут железную дисциплину. Прекратить использовать солдат в качестве бесплатной рабочей силы. В общем, вместо того, чтобы гоняться за фантомом «профессиональной армии», необходимо сделать из тех, кто служит в армии настоящих военных профессионалов.
1 октября. Последний островок общения
Говорят, что Иосиф Виссарионович Сталин имел привычку во время длинных заседаний рисовать и выводить слова на листочке бумаги. И вот чаще всего он выводил слово «Учитель». Всесильному властителю одной шестой части суши до конца жизни казалось, что он потерял что-то важное, не став простым учителем где-нибудь в Тифлисе. Такой уж необычный и даже мистический характер у этой профессии, которую если с чем-то можно сопоставить, так только с профессиями врача и священника.
Хотя и то - не полностью. Врач лечит тело, священник лечит душу. А учитель— он не лечит. И результаты его ошибок, тоже, к сожалению, не лечатся. Работа учителя остается с учеником на всю жизнь и определяет в его жизни очень многое. Так что степень ответственности получается ни с чем не соизмеримой.
Не будем сейчас много говорить об образовательном значении школы. Оно у нее большое, но все-таки учителем становятся совсем не потому, что хочется быть историком, химиком или литературоведом. Учителем становятся потому, что хотят быть учителем. Сегодня российские учителя превратились в своеобразный тайный орден, который уже много лет работает так, что это порой напоминает ситуацию в анекдоте времен начала реформ. Два начальника на заводе обсуждают рабочих: — Мы уже и зарплату им перестали платить, а они все ходят и ходят на работу. — Может быть, плату за вход ввести? Вот если введут плату за вход, то большинство российских учителей все равно в школу будет ходить.
Потому что школа, и особенно российская школа — это совершенно особый мир. Сколько бы не ругали ее сами школьники, сколько бы не мучились учителя, но все равно школа осталась в России едва ли не единственным островком той «общинности», которую некогда воспевали славянофилы и народники. С одной стороны, всех туда согнали в общем-то принудительно (поскольку от общего образования не отвертеться), но это принуждение— доброе и ласковое, и, в общем-то, не травмирующее. Именно в этой случайно возникшей человеческой общности и образуются необычайно теплые человеческие связи, и, порой, возникают самые непростые конфликты. В нашем обществе, где люди все больше отдаляются друг от друга, школа оказывается едва ли не последним островком общения людей между собой. И если этот островок будет затоплен излишней коммерциализацией или не в меру прогрессивными методами образования, то боюсь, люди в нашей стране и вовсе разучатся общаться. Их просто негде будет этому научить. Поэтому в наших общенациональных интересах, — чтобы как можно дольше сохранялся этот тайный орден российских учителей. Людей, которые ходят в школу, несмотря ни на что, и делятся с учениками и своими знаниями, и своими предрассудками, и своими радостями, и своими горестями.
4 октября. Конец Перестройки
Можно очень долго спорить о том, были ли события октября 1993 года «кровавым государственным переворотом» или же попыткой «кровавого коммуно-фашистского путча», подавление которого предотвратило гражданскую войну. Но одно несомненно— в октябре 1993 закончилась Перестройка. Потухло то общественное движение, которое за несколько лет до этого всколыхнул своими лозунгами Горбачев. За несколько лет оно привело к власти Ельцина и демократов, перевернуло и раскололо на куски страну, изменило политические и общественные реалии до неузнаваемости.
Сейчас для общественного сознания удобна стала версия, что Перестройка была неким верхушечным переворотом, к которому народ якобы не имел никакого отношения. Но это явная аберрация сознания: были многолюдные общественные движения, были многомиллионные митинги, были многомиллионные тиражи перестроечных газет и журналов, был энтузиазм, переходивший порой в истерию. «Мы ждем перемен!», — пел Виктор Цой, и ему подпевала если не вся страна, то ее большая часть. В то время как движение сопротивления переменам было слабым, разрозненным и,в сущности, маргинальным. Будь это сопротивление народным, а не чиновничьим, то история страны могла тогда повернуться совершенно иначе, — к лучшему ли, к худшему ли, Бог весть. Но все, кто жил в те годы, очень хорошо помнят, что на стороне перестройки и демократического движения был искренний энтузиазм, а на стороне защитников советской системы ничего, кроме вялых попыток отбиться.
Страна хотела перемен, но не знала, что за них надо платить. Цена в три жизни в августе 1991 была чисто символической, тем более, что все понимали: если бы не случай — и того могло бы не быть. Цена, которую платили разорванные национальными конфликтами окраины, страну, жившую московской картинкой из «ящика», мало интересовала. Поэтому даже тогда, когда цена перемен в деньгах и имуществе стала уже очевидна, когда она подхлестнула оппозицию реформам со стороны Верховного Совета, страна все еще жила энтузиазмом массового общественного движения. Октябрь 1993 под всем этим подвел черту. Сыны одной страны и одного народа убивали друг друга на улицах города. Схлестнулись насилие толпы и насилие власти. Страна, точнее, Москва, взявшая на себя смелость представлять страну, впервые заплатила цену настоящей кровавой революции. Внесла выкуп кровью, преимущественно— невинной и нелепой. В этот момент перестройка кончилась. В это время те, кто еще недавно были и горячими сторонниками, и горячими противниками президента, сошлись в общей вялой апатии. Политика и улица, политика и масса в тот момент разделились, чтобы так и не соединиться вновь.
Не знаю уж: делает ли это нашему народу честь или нет, но, столкнувшись с ценой перемен, он не захотел ее платить. Гражданская война действительно была предотвращена, но совсем не тем, что Ельцин подавил в зародыше какой-то мятеж, а тем, что отвращение к крови возникло у всех после первого же столкновения. Так и не решив до конца вопрос— готов он к дальнейшими реформам или нет, народ умыл руки и надолго замолчал, на долгие годы переложив бремя решений на власть.
«Свобода» закончилась. Пороховой газ в воздухе вступил в непредсказуемую реакцию с «веселящим газом», пущенным Горбачевым восемью годами ранее, и продукт реакции осел черной копотью на тот Белый Дом, который двумя годами раньше был главной сценой дискотеки. Сцена почернела, свет погас, музыка стихла, подавленные и унылые участники танцев разошлись, испуганно обходя искромсанные тела раздавленных в давке людей. Театр закрылся — всех уже тошнило.
Понятно, что после отравления бывает длительная слабость, но отраву вытошнило тогда. Вытошнило до того, как она убила организм. И тем, кто сделал так, что это произошло, кто смог в те годы быть «антителом», сопротивлявшимся отраве, живым-здоровым и даже сошедшим нынче с ума, — спасибо. А погибшим — вечная память.
14 октября. Волчья яма Хрущева
Ровно 40 лет назад, 14 октября 1964 года, состоялся пленум ЦК КПСС, лишивший Никиту Сергеевича Хрущева всех партийных и государственных постов. Принято говорить, что с уходом Хрущева кончилась целая эпоха. Для одних это было время десталинизации и относительной творческой свободы. Для других - время полетов в космос, романтики «физиков и лириков». Для третьих — время колоссальной политической нестабильности, непродуманного сокращения армии, авантюристической внешней политики и хозяйственных экспериментов, — время кукурузы, Карибского кризиса и гонений на Церковь.
Значительно реже говорят о том, что с уходом Хрущева его эпоха кончилась не вполне. Хотя сам Хрущев казался воплощенным хаосом, сделанное им оказалось удивительно прочным. Глубоко уважавшее Сталина брежневское руководство так и не решилось на его реабилитацию. Внешняя политика, став более осторожной по форме, сохранила хрущевское содержание — колебание между конфликтом и разрядкой в отношениях с Западом, попытки экспорта социализма в развивающиеся страны, идея, что мы обязательно должны догнать, а может, и перегнать Америку. Устранение Хрущева было вызвано желанием партийной бюрократии найти себе лидера поспокойней, а не стремлением принципиально сменить курс.
Отставка Хрущева привела не столько к изменениям политического курса, сколько к смене атмосферы в стране. Только сейчас, задним числом, кажется, что наступил «застой», хотя в первые брежневские годы страна развивалась очень динамично и, как тогда казалось,— в правильном направлении. Формула «все для человека», стала официальным девизом брежневского правления, хотя скоро и появилось анекдотическое продолжение — «и мы знаем этого человека». Но жить в брежневскую эпоху было намного уютней и комфортней, чем в хрущевскую, не говоря уж о сталинской (комфортней - не значит, впрочем, правильней). Брежневский период стал временем неосознанных попыток создания «шведского социализма» по-советски, в котором низкие доходы населения компенсировались огромным перечнем социальных льгот. От, условно говоря, производства социализма Советский Союз перешел к его потреблению. Это подчеркивал даже такой символический жест, как постепенное погашение принудительных займов сталинской и хрущевской поры.
Однако произведенного социализма оказалось явно недостаточно, чтобы обеспечить советскому обществу уровень потребления, хоть сколько-нибудь сопоставимый с Западом. Зазор между обещанным Хрущевым «догоним и перегоним» - и реальным дефицитом и зависимостью от импорта оказался психологической ямой, в которую провалилось доверие граждан к советскому строю. Заявленная вместо высокой и отчасти «священной» цели, цель мирская и конкретная оказалась для советского проекта пагубной.
