В случае с Борисом Ельциным, знаменитая лицемерная фраза «о мертвых либо хорошо, либо ничего» звучит особенно неубедительно. В той или иной степени практически вся страна вздохнула с некоторым облегчением.
Одни, — потому, что уход этого призрака прошлого сулит новые надежды, кажется рубежом, за которым будет легче. Другие — потому что живой Ельцин дискредитировал все их попытки представить свою роль в 1990 е в более приглядном свете. Огорчились лишь те, кто мечтал, что «первый президент Российской Федерации» доживет до справедливого суда и воздаяния своим деяниям.
Но все таки любопытно, — что мы можем сказать о Ельцине хорошего? Ведь где то же надо увидеть причину того, что Россия после этого правления все таки выжила, что Ельцину и команде не удалось добить ее окончательно.
Почти все позитивное о Ельцине укладывается в формулу «не». Он чего то не сделал из того, что мог бы сделать. Но почему не сделал? Не хотел? Не мог? От него никто не требовал?
Не сдал Чечню окончательно и не признал ее независимости, начал против сепаратистов две разрушительные войны, которые, несомненно, отбили охоту к решительным действиям у сепаратистов других регионов. Не сдал ни одной из непризнанных или полунепризнанных республик за пределами РФ. Нигде, кроме Китайской границы, не сделал внешних территориальных уступок. Не развязал долгосрочного террора против противников по 93 му году и не перечил, когда Госдума приняла им амнистию.
За вычетом этого за ним известно несколько положительных в стратегическом плане деяний. Первое, — поддержка не просто религии или Православия, а именно канонической Русской Православной Церкви, позволившая ей стать мощным общественным институтом и фактором возрождения. Второе, — союз России и Белоруссии и вообще поддержка эксперимента Лукашенко. Третье, — обращение к исторической государственной символике России и ориентация, пусть и внешняя, на историческую традицию, а не новоделы «Демократической революции». Этим, пожалуй, список добрых деяний покойного и ограничивается…
Зато за время правления Ельцина:
на 10 млн. человек уменьшилось население; на 5 млн. стало меньше детей; 3 млн. детей не ходят в школу, 5 млн. живут на улице, 14 млн. находятся за чертой бедности; в 48 раз увеличилась детская смертность от наркотиков; в 77 раз стало больше детей заболевших сифилисом; в 2,4 раза возросло число русских больных туберкулезом, в 3 раза снизился объем промышленной продукции; в 13 раз сократился бюджет страны.
Можно, конечно, сказать, что все это результаты системного кризиса, начавшегося давно, во всю вскрывшегося при Горбачеве, и при ком нибудь ином, чем Ельцин, дело было бы еще хуже — например началась бы гражданская война. Однако все мы прекрасно помним, что Борис Николаевич считал такое положение дел и развитие событий нормальным и это — главный аргумент в пользу вынесения вердикта «виновен». Для сравнения: Путин, находящийся у власти во внешне более благоприятный период, имеющий законное право хвалиться некоторыми успехами, все равно всегда подчеркивает и не скрывает, что является главой кризисной страны, лишь с большим трудом этот кризис преодолевающей. Ельцин, посреди самых жутких событий пытался делать вид, что всё «нормалек». И это, как понимаете, никого не успокаивало…
Зато незабываемое впечатление произвело то, как были обставлены сами похороны Ельцина. Понятно, что «закопать тихо» власти в любом случае позволить себе не могли. И был избран другой путь — превратить похороны Ельцина в похороны того, кем он не был — в похороны главы сильной, суверенной православной державы, в похороны лидера великой страны.
Это было не столько признание заслуг в прошлом, сколько проекция в будущее, демонстрация западным лидерам, приехавшим хоронить свою марионетку, того, что время марионеточности закончилось и в этом Ельцин сослужил России наконец добрую службу, хотя бы своей смертью.
26 АПРЕЛЯ.
НАЧАЛО ВЕЛИКОЙ ЭПОХИ.
На следующий день после похорон «новопреставленного первого президента Российской Федерации» Владимир Путин огласил отложенное из за них на день послание к Федеральному Собранию.
И стало понятно, что смерть Ельцина и в самом деле была знаковой. Эпоха не только закончилась, но и началась. После ритуального почтительного жеста в адрес предшественника Путин несколькими словами дал исчерпывающе-отрицательную характеристику его эпохи: «В то время страну раздирали сложные социальные конфликты, партийные и идеологические противоречия. Реальной угрозой безопасности России и ее целостности был сепаратизм. И при этом — критически не хватало ресурсов для решения самых насущных, жизненно важных проблем… Мы много лет вместе работали, чтобы преодолеть тяжелые последствия переходного периода. Чтобы уйти от издержек глубокой и не во всём однозначной трансформации».
А то, что говорил Путин дальше, было обращено уже не к прежней эпохе, и не к эпохе «сосредоточения» России и ее моральной и физической реабилитации, а к будущему. Путин фактически перескочил через барьеры уличных политических споров нашего времени о «другой России», «полицейском государстве», «святости сапога» и «изгнании понаехавших». Общим знаменателем всех «уличных» версий идеологий — от либеральной и коммунистической, до националистической и нацистской, была реактивность, логика затыкания дыр в нашей современной кризисной реальности, причем затыкания негодными средствами. Эти идеологии, как следствие, сползали во все больший примитивизм, экстремизм и маргинализацию — будь то «идеологически обоснованная» торговля Родиной, призывы избавиться от Путина ценой России, «русский сепаратизм» или что то еще. В любом случае, перед русскими выдвигались некие «идеалы», ради которых предлагалось пожертвовать реальностью существования нашей страны, структурами ее цивилизации, внешней самостоятельностью и хрупким гражданским миром.
И единственным способом дать конструктивный ответ было предложение более общей идеологии и программы, которая превосходила бы любую критику глубиной, основательностью и масштабностью постановки задач, переходом на иной смысловой и символический уровень. Именно эту задачу Путин решил блестяще.
Послание было полностью и бескомпромиссно консервативным, лишенным всякого намека, малейших экивоков в сторону гайдарочубайсовского либерализма. Русский национальный и державный консерватизм выражен был Путиным в своей классической и предельно глубокой форме, — никаких клятв на верность европейскому пути, свободе и демократии и прочих расписок в верности Вашингтонскому обкому на сей раз было не дождаться.
Напротив, говоря о взаимоотношениях самобытной русской культуры и культуры мировой, Путин наконец то перевернул западническую формулу «Россия — страна европейской культуры». Напротив — «культурная и духовная самобытность еще никому не мешали строить открытую миру страну. Россия сама внесла огромный вклад в становление общеевропейской и мировой культуры». Не «подгонять» Россию к усвоению «общечеловеческих ценностей», а напротив — европейскую и мировую культуру оценивать как созданную при огромном, а иногда и решающем вкладе России.
Главным ручательством серьезности намерений Путина стало полное и капитальное отречение от социал-дарвинизма, который составлял и составляет костяк и чубайсовщины, и грефовщины и зурабовщины. «За все надо платить», «спасение утопающих — дело рук самих утопающих», «государство не может вас содержать». Еще в прошлом году многие пассажи послания Путина можно было понять именно в этом смысле. В этот раз, затрагивая любую социальную проблему, он делал заявления, основанные на прямо противоположных предпосылках.
Отречение от социал-дарвинизма обозначает важный идеологический разворот российской элиты, по крайней мере, в лице Путина и его преемника, которому он расчерчивает направление действий. От строительства «государства-корпорации», сбрасывающего социальные обязательства перед «населением» (перестающим быть «гражданами»), и занятого только обеспечением материальных выгод своего менеджмента-администрации, к регенерации национального и социально ответственного государства. Государства, которое озабочено стратегическим планированием своей экономической и социальной политики, своего демографического состава и т. д.
Отсутствие стратегии было общим местом в упреках и оппозиции всех нормальных людей в адрес российской власти. Было очевидно, что наши чиновники не смотрят вперед дальше, чем на пару месяцев. И вот Путин берет совсем иной масштаб, заглядывая на пять, десять, тридцать лет вперед.
Перспективные сроки звучат едва ли не в каждом пассаже его выступления. Причем, если демографическое восстановление, бывшее стратегическим элементом в прошлогоднем послании, было все таки реактивным, обращено было к регенерации нации, то теперь Путин говорил больше чем о восстановлении — о стратегических перспективах: частично, связанных с уходом от последствий катастрофы и развитием, например, инфраструктуры для новых поколений, которые должен дать обещанный им демографический рост, а частично (и в большей части), — с проектированием чего то, действительно нового и небывалого.
Особенно ярко это звучало в пассажах послания, связанных с формированием инновационной и интеллектуально-емкой экономики. Тут есть и обозначенная установка на разрыв с сырьевой экономикой, и, стоящая на грани технологической утопии (в хорошем смысле слова), ставка на нанотехнологии как на рабочую лошадку ресурсного и экономического рывка России. Есть и намеченная идея создания в России интегрированной информационно-образовательной системы на основе Президентской библиотеки
Если эта идея будет доведена до ума, то интегрированная библиотечная система со взаимопроникновением традиционно-библиотечных, электронных и Интернет-технологий может стать больше, чем средством в ликвидации надвигающейся на нас «катастрофы знаний». К сожалению, эта катастрофа с несомненностью наплывает, заслоняемая от наблюдателей кажущимся интеллектуальным ренессансом 1997 2007 годов. Наше десятилетие — золотое десятилетие в русской гуманитарной мысли и вполне достойное во всех областях, которые не связаны с дорогостоящими экспериментами. Однако это десятилетие создается мыслью людей, выращенных на образовательных технологиях советской эпохи и ее информационных возможностей. Когда эти люди уйдут, а половина из них уйдет в течение десятилетия, начнут сказываться последствия колоссального образовательного провала нашей эпохи, коррумпированности вузов и неподготовленности студентов, начнут вылезать интеллектуальные и духовные последствия мизерных тиражей серьезных научных изданий.
Одним из немногих способов прорваться сквозь эту катастрофу является последовательное развитие вброшенной Путиным идеи: на основе центральной библиотеки создать покрывающую всю страну систему интеллектуальных центров (как минимум — в каждом городе, как максимум — и в крупном селе). В таких центрах будет обеспечен доступ не только к традиционным бумажным книгам, но и к книгам в электронном формате, к публикациям в редких и редчайших современных изданиях. Где библиотечный фонд, а еще лучше — его электронная версия, будет обновляться и каталогизироваться практически в реальном времени.
Если эта идея будет реализована, то вполне можно взяться и за осуществление выдвинутого Путиным смелого проекта «мировой библиотеки на основе цифровых технологий, которая послужила бы базой для крупного международного гуманитарного проекта, направленного на сохранение культуры и истории народов мира».
Подобная глобализация знаний, смогла бы стать достойным русским ответом на западную «глобализацию капиталов» и «унификацию режимов». И такого рода «гуманитарная помощь» всем народам мира могла бы выдвинуть Россию действительно в число мировых лидеров. Причем лидеров именно того позитивного и созидательного процесса, который осложняется глобализационным распадом капиталистической системы.
Не менее впечатляющими являются и начертанные Путиным перспективы освоения русского пространства. Актуально звучит программа Второй Электрификации, которая уже назрела и перезрела, поскольку стране уже сейчас не хватает электроэнергетических мощностей, а сжигать для их повышения нефть и газ — и экологически вредно, и экономически нецелесообразно, поскольку этот «яд» и в самом деле лучше продать другим. Ставка на атомную и особенно гидро-энергетику — это стратегически выгодная ставка, обеспечивающая России полную или почти полную автономию от состояния наших запасов углеводородов.
Обращение к использованию возобновимых водных ресурсов России, особенно рек, — проявление неожиданно проснувшегося у власти, удивительно тонкого стратегического мышления. Русская цивилизация есть, была и всегда будет акватической, речной цивилизацией, использующей реки как основной транспортный и экологический (а с ХХ веке в полном объеме и энергетический) ресурс. Если бы не уникальная речная сеть от Дуная и Немана до Амура, формирующая пространство Северной Евразии, на котором образовалась Россия, нашей страны никогда бы и не было. Огромные размеры нашего государства связаны именно с тем, что русские, как ни один народ в Евразии, сумели оценить и использовать транспортные возможности реки.
Обозначив необходимость восстановления и развития нашей системы речного транспорта и каналов, Владимир Путин выдвинул смелый проект строительства второй ветки канала Волга-Дон, соединяющего бассейны Каспийского и Азовского морей. Президент отметил, что, в случае успешного завершения этого проекта, кардинально изменится положение прикаспийских стран с их богатыми природными ресурсами — газом, медью, хлопком. С помощью российского канала они превратятся в приморские страны и доставка грузов может осуществляться ими самым простым и удобным способом — водным. Тем самым Путин выложил на стол козырь, который бьет старый антироссийский проект «Великого шелкового пути» — трансевразийской магистрали в обход российских границ, повторяющей древний торговый путь. А с другой стороны, Путин обращается к великим геополитическим традициям Московской Руси эпохи ее развития и расцвета. Россия времен Ивана III и Ивана Грозного перехватила от Золотой Орды контроль над Волго Каспийским торговым путем, одним из важнейших в тогдашней Европе, и надежно его контролировала. Европейские дипломаты обивали пороги царей, тщетно выпрашивая «показать путь в Персы».
Наконец, обращенное к НАТО заявление Путина по Договору о сокращении обычных вооружений ДОВСЕ. Как верно отметил верховный главнокомандующий, согласно этому договору Россия фактически лишилась военного суверенитета над собственной территорией, не имея права передвигать крупные силы и тяжелые вооружения, создавать армейские и корпусные управления и т. д.
В то же время, наши «партнеры» (слово это появляется у Путина все реже и во все более ядовитом контексте) этих и многих других ограничений не соблюдают и соблюдать не собираются. После недавнего скандала с американской ПРО этого уже никому доказывать не нужно. И заявление Путина о моратории на выполнение ДОВСЕ в этом контексте звучит так же, как некогда звучала декларация канцлера Горчакова о прекращении Россией следовать ограничительным условиям заключенного после Крымской Войны Парижского мира. Если тогда русские корабли вернулись на Черное Море, то теперь русское тяжелое вооружение должно вернуться в Европу.
Впрочем, это снятие ограничений по «кабальным договорам», приуроченное к американской инициативе создать медаль «за победу в Холодной войне» должно дополняться двумя другими: отказом от договоров по РСМД и от моратория на проведение ядерных испытаний.
Опора на традицию, военный и политический суверенитет, технологическое и экономическое обновление — таковы ориентиры, начертанные Путиным в своем послании, которое он отказался назвать «завещательным».
Скептики, которые любят добрые начинания обливать презрительной ухмылкой, должны будут замолчать хотя бы потому, что у Путина была полная возможность начертать совсем другую программу — «интеграция в мировой рынок и вступление в ВТО», «укрепление стратегического партнерства», развитие «толерантного народа — россияне» (слово «россияне» не было употреблено в послании ни разу, «российский народ» — один раз). То, что итог двух первых сроков своего президентства Путин ознаменовал именно такой программой, программой возрождения национальной самобытности, интеллектуального роста и Большого Проекта, вписанного в логику тысячелетней русской геополитики, как нельзя лучше говорит о том самосознании, с которым он вступает в период трансформации власти. Эта трансформация должна быть переходом в начертанную новую великую эпоху, а не скатыванием назад по ступеням бывшего кризиса.
27 АПРЕЛЯ.
КОЛЫВАНСКАЯ РЕВОЛЮЦИЯ
В старинном городе Колывани, на современных картах именуемом Таллином, произошли одновременно два примечательных исторических события.
С одной стороны, к прискорбию, всё таки, свершившееся осквернение эстонскими властями памятника советскому солдату. Именно осквернение, а не просто демонтаж, который обещали эстонцы, — памятник разрезали на части, бронзовые ноги так и остались на постаменте, — в общем, все было сделано с предельным цинизмом. От этого цинизма эстонские русофобы, похоже, получили явное удовольствие — в Интернете приходится читать сообщения возмущенных русских жителей Эстонии, которые с ужасом смотрели, как их эстонские сослуживцы по работе отмечают снос памятника шампанским.
Второе событие той же ночи состояло в том, что впервые в постсоветской истории в одной из отделившихся стран вспыхнул настоящий русский бунт. Может и беспощадный, но отнюдь не бессмысленный. В ответ на агрессивные действия полиции, вытеснявшей защитников памятника с помощью дубинок и газа, и приведших к многочисленным ранениям и гибели одного человека, наши соотечественники дали тот отпор, который европейские левые любят называть «революциями». С битьем витрин, переворачиванием машин, закидыванием полиции камнями. Под этим напором пал, в частности, знаменитый бар, где собирались эстонские неонацисты.
На просвещенную Европу и особенно самих эстонских правителей это произвело сильное впечатление. Они, пожалуй, хотя и ненадолго, но всё же даже растерялись. За последние десятилетия все слишком привыкли, что громят русских, что издеваться можно над нашими святынями, и что, в лучшем случае, со стороны русского и русскоязычного населения будут раздаваться вялые протесты. А уж ответа ударом на удар никто не ожидал.
Но чего они ожидали, как написал один, живущий в Эстонии, автор: «Когда они мазали краской наш памятник, это у них называлось «борьбой за свободу». Когда мы год, целый год, отвечали на все их шаги цветами, у них это называлось «московскими провокациями». Теперь, когда мы громим их город, это называется — вандализм». Известный закон «сила действия равна силе противодействия» работает не только в физике, и есть все основания думать, что масштабное наступление на права, культуру, память и язык русских попросту захлебнется.
Вызывает уважение и позиция российских официальных властей — МИДа, депутатов, будем надеется — и высшей власти. Никаких реверансов в сторону осквернителей могил, никакого урезонивания тех, кто отказался терпеть это осквернительство, и готовность к самым решительным дипломатическим и экономическим мерам.
В конечном счете, в идее разрыва дипломатических отношений с Эстонией нет никакого скандала, — у многих западных стран прерваны отношения с не устраивающими их режимами. А на взгляд абсолютного большинства русских нынешний режим в Эстонии — нацистский. Россия дважды делала одолжение Эстонии, признавая ее независимость, несмотря на исторические права на эту землю, закрепленные Ништадтским миром с Швецией. Но признавать независимость и иметь нормальные отношения с государством, которое проводит антирусский и неонацистский курс, — это далеко не одно и то же.
3 МАЯ.
КОМУ НУЖНА «СМЕРТЬ» ПАТРИАРХА?
Патриарх Московский и Всея Руси Алексий II, связал появившиеся несколько дней назад слухи о его тяжелой болезни или кончине с попытками воспрепятствовать воссоединению Русской Зарубежной Церкви с Московским Патриархатом. Подписание Акта о каноническом общении двух русских православных церквей намечено на 15 мая этого года и должно положить конец более чем восьми десятилетиям политического противостояния среди православных русских. Тем, кто запустил слух о то ли тяжелой болезни, то ли смерти Патриарха, скорее всего и в самом деле хотелось бы, чтобы предстоятель Русской Церкви не дожил до совершения главного дела своего служения — полного восстановления единства Русской Православной Церкви.
Когда святейший Алексий вступил на патриарший престол в 1990 году, наша страна входила в полосу смут и территориально-политического распада. Тогда казалось, что каноническая территория Русской Православной Церкви распадется так же, как распалась с ликвидацией СССР историческая территория России. Церковные сепаратисты появились и в Прибалтике, и на Украине, и в Молдавии.
Извне церковных сепаратистов поддерживал патриархат Константинополя, расположенный в Турции. Стамбульский патриархат превратился фактически в православный отдел американского госдепа еще в 1948 году, когда прежнего патриарха, Максима, сместили, объявив сумасшедшим, а новый, Афинагор, прибыл из Америки на личном самолете президента Трумэна.
Наследники Афинагора, особенно нынешний патриарх Варфоломей, многое сделали для того, чтобы оторвать от Русской Церкви православных Эстонии, Латвии, Украины. На земле Эстонии, где первый русский православный храм появился почти тысячу лет назад, и где родился наш патриарх, это привело к созданию сепаратистской Эстонской Апостольской Церкви, представитель которой участвовал в так называемых раскопках, а по сути — надругательстве, над останками наших солдат на площади Тынисмяги.
Но нигде — ни в Эстонии, ни на Украине, ни в Казахстане, ни где то еще в самой России, оторвать основную массу верующих от канонической Русской Православной Церкви не удалось. Благодаря мужеству, мудрости, дипломатическому дару и выдержке патриарха Алексия, каноническая территория Русской Церкви осталась в неприкосновенности, раскольникам если и удавалось отобрать здания и храмы, то только с помощью откровенного насилия и поддержки антирусских режимов, как в той же Эстонии.
Защитив единство Русской Церкви, а тем самым и сохранив зерно единства Русской Земли, Патриарх смог осуществить еще больше, то, что еще 15 лет назад вообще казалось немыслимым — восстановить единство с Русской Зарубежной Церковью.
Когда в начале 1990 х РПЦЗ начала борьбу с Московским Патриархатом, многим казалось, что «зарубежники» превратятся в вечную головную боль РПЦ, к тому же управляемую дядями из Нью-Йорка.
Но подлинный патриотизм и верность православной русской традиции оказались сильнее. Взаимопонимание было найдено, причем на принципиальной основе, на основе общей верности тому тысячелетнему церковному наследию и тому подвигу борьбы с безбожием, который совершила Русская Церковь в ХХ веке. Синод РПЦЗ принял решение молиться о России как о «богохранимой стране», как о стране, на которой пребывает благословение Божие.
Это больше чем просто символ, это обозначение того реального единства, которое теперь православные русские во всем мире, люди самых разных биографий и судеб, теперь будут испытывать с нашей страной. Огромная заслуга в этом процессе принадлежит именно патриарху Алексию, которому остается пожелать крепкого здоровья и радостной возможности увидеть плоды своих трудов.
5 МАЯ.
КАТЫНСКИЙ «ПОЗОР»
К середине мая Министерство культуры и национального наследия Польши подготовит проект закона, призванного убрать «остатки коммунистического угнетения» из общественных мест. Ранее министр культуры Польши Казимеж Михал Уяздовский сообщил о намерении убрать советские монументы, как это было сделано в Эстонии. «С площадей и улиц Польши исчезнут символы коммунистической диктатуры» — заявил он.
Вступив в «войну памятников» польские власти не совсем, похоже, просчитали последствия своего решения. Для Эстонии ведение боевых действий против наших солдат в символическом смысле совершенно безопасно. То есть стекла, конечно, побить могут, но вот снести в ответ какой либо эстонский памятник мы не в состоянии, поскольку на нашей территории таковых попросту нет. А вот польский памятник на территории России есть, причем очень важный для самих поляков, — мемориал расстрелянным польским офицерам в Катыни под Смоленском.
Официальная версия поляков и наших властей с эпохи перестройки хорошо известна — по приказу Сталина и Берии были расстреляны около 10 тысяч польских офицеров. На возмездии русским за Катынь строится очень многое в польской национальной идее последних 60 лет. Поэтому не случайно с предложением посносить «символы оккупации» выступил именно катынский комитет. Однако если в Польше начнется волна осквернительства в отношении памятников нашим солдатам, к тому же обосновываемая Катынью, то в самой России может встать тоже немало вопросов.
Как известно, захоронения поляков в Катыни раскопали в 1943 году немцы, именно Геббельс первый обвинил в этом преступлении советские власти. Когда в 1944 году Смоленщина была освобождена, то авторитетная советская комиссия собрала многочисленные материалы и свидетельства в пользу того, что расстреляли поляков именно немцы, а затем раскрутили вокруг этой истории кампанию дезинформации. Благо Геббельс был большим мастером в этом деле. Выявленные следы геббельсовских фальсификаций были многочисленны и довольно убедительны.
В эпоху Холодной войны западной пропаганде было, разумеется, очень удобно поддерживать нацистскую версию. Еще более выгодно это было польским националистам, получившим новый повод для ненависти к России. В перестройку Горбачев и Ельцин поспешили официально признать вину советских властей за эту трагедию, срочно были проведены необходимые «прокурорские расследования», опубликованы некие, все подтверждавшие, «секретные документы»,.
А дальше случился конфуз, — одна за другой в нашей, слава Богу, свободной, прессе начали появляться публикации, потом и книги, в которых официозная версия о советской вине подвергалась разрушительной критике. В отношении «секретных документов» все больше возникало подозрений, что они — подделка. Напротив, для версии, что расстреляли поляков именно немцы находилось немало аргументов.
В общем, в самой России к Катынскому делу назрело немало вопросов и только обычное стремление наших чиновников не ставить тех вопросов, которые не угодны соседям с Запада, препятствует сегодня серьезному общественному расследованию и пересмотру выводов по катынскому преступлению.
Если же Польша, всё таки, осмелится поднять руку на советские военные мемориалы, на память тех, кто отвоевал для той же Польши почти половину ее нынешних земель, то признание нами более чем спорного обвинения в катынском преступлении станет и позором и глупостью, а наличие польского мемориала в Катыни, вся идея которого построена именно на этом обвинении, окажется явным абсурдом и сам он будет под непосредственной угрозой.
9 МАЯ.
СВЯТОСТЬ РУССКОГО ПОДВИГА
Православная Церковь всегда исключительно высоко оценивала подвиг тех, кто сражался и пал в боях за Родину, защищая ее поля, города, храмы и жизни соотечественников. Вопреки довольно широко распространенному обывательскому заблуждению, Церковь не только не принимает философии «непротивления злу насилием», но и напротив — решительно ее отвергает. Долг христианина прощать личных врагов, а вот врагов Отечества, врагов рода человеческого, грозящих смертью и разрушению всему, что нам дорого, должно и нужно останавливать оружием.
Один из самых уважаемых святых отцов древней Церкви — святой Афанасий Александрийский, писал: «Не позволительно убивать: но убивать врагов в сражении и законно и похвалы достойно. Великих почестей удостаиваются доблестные воины брани и воздвигаются им памятники, возвещающие их превосходные деяния». Так что, памятники сражавшимся за Отечество, а уж тем более тем, кто сложил за него голову, для православных христиан священны. Ведь погибшие поступили по евангельской заповеди — нет больше той любви, чем, если кто положит жизнь свою за друзей своих.
Время от времени, в православном мире возникала даже более смелая идея — считать всех тех, кто положил жизнь за веру и Отечество святыми и мучениками. С таким предложением выступал византийский император Никифор Фока. Подобная практика существовала в России и во времена Ивана Грозного, когда воины, погибшие в царских походах, изображались на иконах с нимбами святости. Но, всё же, к вопросу признания личной святости, пусть и погибших на священной войне, Церковь относится очень щепетильно, — ведь каждый святой должен всей жизнью своей служить нам образцом и примером. Но того, что Великая Отечественная война была священной войной нашего народа, это никак не отменяет.
Периодически можно услышать версии наших соседей, что русские солдаты сражались не за Родину, а несли на своих штыках коммунизм в Европу. Некоторые даже пытаются подвести под это религиозное основание — мол, это вермахт воевал за христианство, а красная армия — за атеизм.
Да, те, кто сражался в этой войне в рядах Красной Армии сражались под руководством богоборческого политического режима, который перед этим двадцать лет преследовал церковь и изменил свое отношение к религии только в ходе войны. Да, среди тех, кто сражался на фронте и умирал, было немало безбожников, хотя справедлива и поговорка, что «на войне атеистов не бывает».
Но Война эта не случайно была названа Отечественной и не случайно, что после войны Сталин специально благодарил русский народ за терпение к правительству, он понимал, что люди сражались не за режим, а за Родину и поддерживали режим постольку, поскольку он способен был организовать защиту Родины. Народ сражался за ту великую, вечную Россию, для которой ее вера была неотъемлемой частью облика, национального духа. Поэтому и верующие, и неверующие все равно одинаково сражались за Святую Русь и Церковь благословляла их на эту борьбу.
Поэтому те, кто сейчас пытается поднять руку на святое — на могилы наших солдат, — должны понимать, что затрагивают не только нашу историческую память, но и наше чувство священного, не только нашу культуру, но и нашу веру.
